"Фантастика 2023-138". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
— Госпоже Бархатовой, — решила я, — умыться надобно. Мы с нею сейчас дамскую комнату отыщем.
Григорий Ильич с облегчением поклонился.
— Не задерживайся, милая.
К моему великому разочарованию, туалетные находились вовсе не за вожделенной дверцей. Актерка уверенно провела меня в боковой коридор. Снующие слуги почтительно уступали нам дорогу.
— Драться со мною хочешь?
— Не хочу. — Втолкнув девицу в какую-то попавшуюся на пути комнатенку, я заперла дверь. — Я твоему покровителю авансы раздавала, ты — моему жениху, так что квиты.
Дульсинея плюхнулась на диван, нисколько не заботясь о сохранности драгоценного наряда.
— И хорошо.
Помещение было чем-то вроде гостиной. Кроме дивана, столика на гнутых ножках и двух затянутых гобеленом кресел стояла в нем только ширма. Потянув носом, я уловила застарелую сигарную вонь, отчего немедленно переименовала помещение в курительную.
Актерка пошарила за корсажем, достала серебряный портсигар и зажгла пахитоску.
— И что тебе тогда от меня надобно? — Выпустила облачко дыма, стряхнула пепел себе на подол.
Я устроилась в кресле.
— Давно в деле? А из Мокошь-града какая нужда погнала?
— Ангажемент в провинции…
— Брось, Бобруйскому про карьеру сценическую байки трави. Ты, Дусенька, воровка, и подельник твой тем же промышляет. Я ведь его фокусы в ресторанном вагоне лицезрела. И знаешь, никакие это не фокусы. Шулер карточный твой Бархатов.
Девица расхохоталась картинно и зашлась в кашле, вовсе уже не картинном, а от дыма.
— Мне, барышня, ваши подозрения вовсе обидны.
— Пьесу по ходу дела не меняй, — пожурила я, — непрофессионально это. Ну так что?
— Что — что?
Она лихорадочно искала правильный тон, но опыта ей явно недоставало. Желторотая совсем барышня, и это не от молодости. Пальчики, держащие пахитоску, дрожали. Ногти коротко, по-мужски, острижены, на мизинцах только чуть длиннее.
— Машинисткой работала? — предположила я дружелюбно. — Присутственное время с восьми до шести, начальник-самодур, подруженьки-змеи, жалованье двадцать пять рублей, и то ежели за порчу бумаги не оштрафуют? Скучно. А тут Эдуард Милославович на горизонте нарисовался, мечтами о приключениях принялся соблазнять. Поначалу антрепренером представился, красотою твоею неземной очарованным. Ухаживал. Деньгами не сорил, но конфеты-букеты присутствовали. Поженились хоть или так, на веру куролесите?
Дульсинея завистливо зыркнула на мое кольцо.
— Обещал, но не женился, — решила я. — Тебе будущность посулили, что-де только финансы появятся…
— Да что ты, дура, понимаешь? — Пахитоска описала полукруг. — Эдуард…
— Тебя Бобруйскому продал.
Карминные губки растянулись но-лягушачьи, девица заплакала. Мне стало чуточку стыдно. Девка-то в беде, по уму ее гнать из Крыжовеня надобно, обратно в столичную конторку.
— Не реви, — сказала я, — толку от женских слез мало.
— Не желала я ничего такого… Эдуард сказал, купчина кусманище жирный, ты его в два счета вокруг пальца обведешь, заморочишь, даже в койку идти не понадобится, а придется, так не убудет.
— Родители-то живы?
— Па-а-пенька только…
История ее была до того обыкновенной, что скулы сводило. Глупенькая, восторженная фантазерка, голова романтическими историями забита, там-то в романчиках с фильмами настоящая жизнь, а у нее так, проживание. Думала, в актерки ей самое то. Сначала на сцену пробьется, с ее-то красотою это раз плюнуть, после в фильмах попробуется, а там и слава всенародная, и подарки от поклонников, и полное счастье. Главное ведь протекцию получить, в лицедействе это самое главное. Бархатов ей протекцию посулил, но немедленно к делу пристроил, в хорошенькие спутницы, чтоб, значит, флиртом карточных его партнеров развлекала. Работали по мелочам, а когда на крупный куш замахнулись, тут-то ноги из столицы уносить пришлось. Эдуард Милославович, как и она сама, дальше трех верст от Мокошь-града нигде не бывал, о жизни в провинции представление имел простое. Живет там мужичье сиволапое да купцы-богатеи, народ сплошь темный, простодушный, к столичным хитростям не приученный. Уж они-то с Дульсинеей развернутся. Бобруйского они срисовали еще в вокзальном ресторане, обработали по обыкновеннию. И все неплохо шло, пока в хоромы барские не явились. Здесь несчастной Дульсинее немедленно дали понять, что она никто и звать ее никак, что-то навроде болонки, пока развлекает, а после пинком под зад. Она бросилась жаловаться «супругу», тот же посоветовал терпеть.
— Тебя под замком держат?
— Все мы тут пленницы. — Девица бросила окурок на ковер. — И я, и барыня безумная, и дочери ее. Женскую половину по ночам пуще каземата стерегут. Особенно Анну Гавриловну, она буйная очень, с прислугой дерется, бежать хочет.
— Здесь уже обезумела? В Крыжовене?
— Ну да. Мне сперва обычной девицею показалась. Ну то есть я особо не присматривалась. Барышня как барышня. Нас с Эдуардом гостевать пригласили, так я рядом с нею в санях с вокзала ехала. Она молчала всю дорогу, а как на Гильдейскую улицу завернули, говорит так спокойно: «Беги, пока можешь». Я ей: «Отчего же, барышня Бобруйская? Папенька ваш ангажемент мне в театре посулил». А она…
— Первый припадок при тебе случился?
— При мне, я в гостиной ждала, пока слуги гостевые покои подготовят, Эдуарда-то сразу в пристройку отдельно определили. Сижу, скучаю, вдруг вбегает Анна Гавриловна, глаза безумные, маменька с сестрою за ней, увещевают, она кричит: «Он обещал! Обещал, что Степана не тронет! Вы все мне обещали!» Бряк на пол и в конвульсиях забилась. Тут слуги набежали, унесли горемычную. А Марья Гавриловна передо мною за скандал извинилась.
— Странная семья, — сказала я задумчиво. — И Анну ты больше не видела?
— На следующую ночь из спальни на шум вышла, так ее по коридору волокли, горничные жаловались, что сбежать пыталась.
— А прочие дамы Бобруйские?
— Терпят, что им остается? Мария Гавриловна очень за маменьку переживает, трясется над нею, что курица над яйцом, чуть что — соли под нос, чтоб нервы успокоила.
— А что за Теодор?
— При тебе тоже бредила? Тетка совсем головою слаба, Мария Гавриловна объяснила, что воображаемая персона этот Теодор. Бобруйская иногда звать его принимается, иногда плачет и крестится, иногда…
Здесь благотворное действие исповеди подошло к концу, и Дульсинея хитро прищурилась.
— Тебе-то какое дело до фамилии Бобруйских, Евангелина Романовна?
— Репортерское любопытство, — вздохнула я и поднялась из кресла. — Колонку о провинциальных нравах в газету хочу предложить. Ладно, заболтались мы с тобой.
— Может, поменяемся? Ты себе барина забирай, а я…
— А ты беги отсюда, пока можешь. Супруг твой фальшивый, скорее всего, уже на пути из города.
— Ерунда.