"Фантастика 2023-94". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
И всё это время, пока они шли по Большой Конюшенной, она же Желябова, пока поворачивали на Невский, по которому катил поток «машин», «автобусов» и «троллейбусов», как поименовал их Игорь, пока Константин Сергеевич мимоходом удивлялся тому, что с проспекта исчезли трамвайные рельсы, – всё это время их новый знакомый беспрерывно говорил и отвечал, если спрашивали; но вопросы становились всё реже, потому что Игорёк рассказывал о вещах совершенно немыслимых.
О том, как германцы – «фашисты», как он их называл, – внезапно напали утром двадцать второго июня, тридцать один год назад; как в считаные дни захватили Минск и Ригу, в считаные недели дошли до Смоленска, как окружали раз за разом наши войска и как в сентябре окружили сам Ленинград, как подступили к Москве…
Получалось у Игоря это не слишком-то связно, но достаточно, чтобы у Феди всё закипело в груди. Как же так?! Чтобы германцы – дошли бы до Москвы?! Наполеон, конечно, тоже дошёл…
Две Мишени, похоже, чувствовал то же самое. Но Игорёк не вдавался в подробности, что, отчего и почему, а вместо этого заговорил про блокаду, про ледяной ад, которым обернулся город, про замёрзшие улицы и площади, остановившуюся жизнь и бесчисленные трупы, трупы, трупы, когда увозимые на саночках в братские могилы, а когда подбираемые специальными командами.
– Ба рассказывала – мертвецов на юг везли, на кирпичный завод. Там теперь парк – парк Победы называется. Сжигали в печах. Сто тысяч, говорят, сожгли так [63] … Сожгли и прах в карьер, значит, ба говорила… Она тут всю блокаду провела, чудом выжила, говорит…
Ирина Ивановна вздрогнула, прикрыла глаза ладонью. Торопливо зашептала молитву.
Две Мишени сделался совершенно белым.
Игорёк тоже пригорюнился.
– Без отпевания… – хрипло проговорил подполковник. – Вот так взять – и сжечь…
63
Подлинный исторический факт. Сейчас это общеизвестно, и в самом парке об этом говорит немало памятников; в семидесятые же, как помнится автору этих строк, единственным напоминанием служили изваяния траурных урн на угловых входах в парк – например, на углу Московского проспекта и Кузнецовской. В «общественной истории» всегда на первый план выдвигалось Пискарёвское мемориальное кладбище, о прочих же не говорилось.
– Ба говорит – страшно было очень, – тихо продолжил Игорёк. – Страшно, говорит, было не встать. А и лежать нельзя. А хлеба давали всего ничего – сто двадцать пять грамм на день, это осенью… потом прибавили, но столько народу померло…
– Тридцать золотников, чуть меньше, – мигом подсчитал Петя Ниткин. – Но, Игорь… так же жить нельзя?
– Они и не жили, – мрачно сказал Игорёк. – Они умирали. Ба на военном заводе работала, в конструкторском бюро, там дополнительно кормили. Немного совсем, но всё же. А деда на фронте был, военинженером. Ну а потом… – Голос его окреп, посветлел. – Потом мы наступать начали. Погнали фашистов. И гнали до самого Берлина! И Берлин взяли, и на рейхстаге знамя наше подняли! Наше, красное!..
– Красное… – со странным выражением повторил Две Мишени. – Ну, значит, красное. Когда оно над вражьей столицей – не важно, какое, главное, что наше, русское.
…А вот после войны, говорил Игорёк, он уже не так хорошо знал. Жизнь наладилась. Разрушенные города отстроили. Люди квартиры получали, бесплатно. Новые заводы открывались, в космос спутник запустили первыми, потом и человек наш полетел – Юрий Гагарин, тоже первым.
У Феди снова сжало сердце, на сей раз – от гордости.
– Смогли, значит! – обрадовался и Костька Нифонтов.
– Смогли, – кивнул Игорёк. – Всем показали! И бомбу атомную сделали – ой, ну про это дед вам лучше расскажет. А мы давайте мороженого съедим! Тут совсем недалеко – самая лучшая мороженица в городе!
– Стоит ли? – усомнилась Ирина Ивановна. – И так на нас косятся! Полицейские тоже!
– У нас они милиционерами зовутся, – поправил Игорёк. – Ничего, не бойтесь! Всё хорошо будет!..
Госпожа Шульц покачала головой, вздохнула, но ничего не сказала.
Лучшая в городе мороженица, как оказалось, не так уж сильно отличалась от известных Фёдору. Не так много изменилось в этом деле за шесть десятков лет.
Полукруглые диваны зелёного плюша, на отделанных зелёной плиткой стенах – керамические зелёные цветы.
– У нас потому это место «Лягушатником» зовут, – заметил Игорёк вскользь. – Садитесь, садитесь, я всё знаю, я закажу, и деньги у меня есть!..
Мороженое было и впрямь вкусное, хоть и не такое, как Фёдор привык. Игорёк, утомившись, сосредоточенно трудился над своей порцией; остальные, понимая его, тоже молчали, стараясь осмыслить услышанное.
Нет, совсем неплохая здесь жизнь, думал Федя. Никого не увидишь в лохмотьях; не толпятся на паперти нищие; все одеты скромно, разряженных богатеев тоже нет.
Ему стало интересно, как здесь учатся ребята, что читают, что думают – например, понравился бы им «Кракен»?
Он задумался так глубоко, что не заметил, как с ними заговорили.
– Какие у вас мальчики замечательные! – Сухонькая старушка в шляпке и вуалетке улыбалась им всем. – И мундиры… неужто в суворовском форму поменяли?
Мадемуазель Шульц и Две Мишени беспомощно переглянулись, а старушка уже неслась на всех парусах.
– Давненько я этакого покроя не видела, и вензеля…
Федя заметил, как Ирина Ивановна закатила глаза с видом: «Говорила же я вам!»
– А это кино, – возник за спиной у неё Игорёк с вазочками мороженого, отправившийся незадолго до этого за добавкой. – Кино… снимают.
– Ах, кино… – проговорила старушка, однако улыбалась она при этом как-то совершенно по-особому. – То-то я смотрю, и звёздочки на погонах не по уставу у гос… товарища полковника.
– Под… – начал было Две Мишени и тотчас осёкся, потому что Ирина Ивановна очень чувствительно пнула его в голень под столиком.
– Кино, кино, – нетерпеливо подпрыгивая, сказал Игорёк. – Про… про революцию. Про «добезцаря». Они вот, вот – кадеты, значит. И – и учителя. Наставники. Из корпуса…
– Из Александровского кадетского корпуса, – продолжала улыбаться старушка. – Хотя вензель немного неправильный. Там просто АК должно было быть, насколько я помню…
– Ой… кино… – вдруг вздохнули у Феди над ухом. – А это – неужели Тихонов?! Ах!..
Федя, Пётр и Костя разом обернулись. Там, нависая над перегородкой, маячили две головки с косичками, бантами и непременными тут красными галстуками.