Фантазёр - покоритель горных вершин
Шрифт:
— Джимшер Долаберидзе, например, хулиган и разбойник. А ты ни то ни сё. Он заставляет тебя разбойничать — значит, с него и спрашивать надо.
— Верно. Это верно — во всём он виноват.
— Мы хотим составить отряд. Ребята всей деревни просятся в него. Арчил обещает даже дуло от ружья принести. Но за ним замечено — он доносил учителям разное, а на таких людей положиться нельзя.
— Элгуджа тоже ябеда, верно?
— Нет, Элгуджа не очень. Но стоит его позвать на дело, он тут же за уроки хватается.
— По-моему, он просто трус, —
Если у Дито Джишкариани в случае самой крайней необходимости спросишь что-то, он тут же начинает чесаться — чешет спину, пузо, затылок — и промолчит; но куда бы ты ни шёл, пойдёт за тобой как телёнок, и ещё, что самое удивительное, — он даже и не заглядывает в учебники. У каждого свои достоинства и недостатки.
— Ты же знаешь, какие мы честные и порядочные ребята! — прямо перешёл я к делу.
— Знаю! — огляделся по сторонам Зура; видно, собирался бежать. — Ну, а от меня вам чего надо?
— Мы должны покарать зло!
— Покарать? — удивился он.
— Да, должны уничтожить зло. Одним словом, как молнией поразить любое зло.
— И тех, что на уроках шумят и мешают учителю, тоже покарать? — заинтересовался Вато.
— Смотря какому учителю. Например. С учителем арифметики что бы кто ни сделал, мы не станем вмешиваться.
— Это верно! — согласился со мной Дито и даже ни спины, ни затылка не поскрёб.
— И если ты не веришь, мой дорогой Зура, что мы, — я обнял за плечи Вато и Дито, — не выносим несправедливости, идём с нами, и убедись во всём лично.
Я объяснил Зуре, что мы направляемся в соседнюю деревню, к человеку, чью собаку минувшей весной сбила машина и где старуха мучается, карауля грушу. Подробности были не нужны, так как Зура сразу согласился пойти с нами.
Мы побежали под гору. Скоро село осталось позади. Спрятав в лесу наши сумки, мы пошли по тропинке.
По пути я думал, надо ли предложить Зуре вступить в наш отряд или подождать, пока он сам попросится.
Конечно, я мог принудить его вступить, но если человека заставляешь насильно, в трудную минуту он может изменить. А по мне, уж лучше пали в меня из двустволки, только не изменяй.
По дороге я убеждал ребят, что Джимшер зря мучил их, продержал два часа под грушей и не дал им ни одной груши, а потом, даже не извинившись, отпустил по домам.
— Что верно, то верно — даже не извинился…
— Вот видите!
— Видим! — согласился со мной головастик.
— Верно. Должен был хотя бы извиниться! — заволновался Вато.
Мы подошли к дому, обошли его сзади и остановились под беспородной яблоней.
Вато и Дито я оставил под деревом, а Зуру взял с собой, чтобы показать ему своё расположение. Оставшихся я предупредил: как только головастик прибежит к ним, они должны влезть на дерево, поднять шум и, несмотря ни на что, подольше не слезать с него.
А Зура после этого мог возвратиться ко мне и тащить груши хоть целыми мешками.
Я вернулся к дому. Старуха
— Господи боже мой! — вскочила старуха и кинулась вниз по лестнице. — Ничего людям не оставят… Чтоб земля у вас под ногами растрескалась! Чтоб вам провалиться, господи боже мой!..
Я шагнул через перелаз так уверенно и неторопливо, точно был приглашён во двор хозяина, и принялся неторопливо срывать груши. Вдруг скрипнула маленькая калитка. Я решил, что это вернулся Зура, но на всякий случай залез на верхушку, чтобы посмотреть через крышу на своих ребят.
Зура не спешил влезть на дерево. Верно, счищал под деревом грязь с башмаков, чтобы не поскользнуться. И где он только умудрился их выпачкать?
— Ну, лезь живее, чего ты там возишься! — сказал я.
— Чего-чего? — переспросил меня кто-то таким басом, что я невольно выпустил из рук ветку, за которую держался. Хорошо ещё, что я надёжно сидел верхом, не то так бы и полетел вниз головой.
— Кто это там? — раздалось опять снизу.
Я не смог издать ни звука. По мне, лучше было онеметь, чем признаться, кто я. Такой ужас…
— Слышишь, что ли?
И вдруг я сообразил: кто бы это ни был, среди его родни наверняка найдётся мальчишка моего возраста.
— Слышу, как же не слыхать! — отозвался я таким голосом, как будто обижаюсь на него за то, что отрывает меня от дела.
— Кто ты?
— Кто я?
— Да, кто ты?
— Не скажу. Сам угадай.
— Как же я угадаю, если я тебя не вижу. Одна только штанина видна, но по штанине…
— Если увидишь, тут и угадывать нечего.
— Ты что мне загадки загадываешь? Говори, кто есть!
— А ты так со мной разговариваешь, будто я в первый раз в вашем доме.
— А что, не в первый?
— Фью, и не сосчитать, сколько раз я у вас гостил.
— А, верно, ты Тенгиз?
— А какой Тенгиз? Тенгизов пруд пруди.
— Мой племянник. Верно?
— Ещё спрашивает! Родного племянника не узнаёт. Забыл, совсем забыл нас.
— Да не забыл я вас. На днях зайти собирался. Как там Соня?
— Как Соня? Так я тебе и сказал. Приходи, сам увидишь, как она.
— Зайду, конечно, зайду. И Соню, сестричку, повидаю. Знаешь, ведь страда сейчас — виноград собираем.
— Страда! Везде страда.
— Слезай, Тенгиз, покажись… Ну и хитёр ты стал.
Я опять еле удержался на дереве.
— Погоди, немного груш хочу к обеду нарвать! —
крикнул я, а сам покосился через крышу в сторону яблони.
Ребята попрыгали с дерева и бежали к ограде.
Брань и проклятия старухи дошли наконец и до моего «дяди», и он спросил:
— В чём там дело? Что это с матерью?
— С бабушкой, что ли? Не знаю. Там, наверно, кто-то наши яблоки таскает, она и погналась за воришками.