Фантазия VS Реальность
Шрифт:
Южный берег. Да, я добрел до него. Действительно, дым от костра поднимается и слышен уже фашистский гогот, больше похожий на предсмертные крики стаи шакалов. Ненавижу их! Именно так: ненавижу! Я бы разорвал их в клочья, если бы располагал недюжинной силой. Конечно, богатыри еще не перевелись на земле русской, но до былинного героя мне было далеко. Я обычный парень и все, что могу – это прихватить с собой столько фашистов, сколько смогу.
Я осторожно подошел к разбитому лагерю врага как можно ближе и застыл в густом ельнике, стараясь оценить обстановку.
Не найду Мишу здесь, пойду дальше. Я в последний раз обвел глазами лагерь… и злость волной поднялась во мне! Я увидел его! Мой брат был привязан к дереву и, видимо, служил для фашистов чем-то вроде игрушки. Один глаз его заплыл и не открывался, левую руку, судя по всему, сломали ради забавы, а с кончиков пальцев капает кровь – ногти ему повыдирали, изверги! Сапоги с него сняли, куртку тоже и так и оставили на холоде, на время позабыв о нем.
Ну я их! Ну им точно несдобровать! Мои глаза наверняка налились кровью: я ничего не слышал и не соображал и, держа в одной руке нож, а в другой – гранату, выскочил прямо к немцам, пылая такой ненавистью, что ею впору было осушить весь Мировой океан.
Фашисты все, как один, повскакивали со своих мест и похватались за оружие… встав ко мне спиной! Надо же, мой импульсивный маневр прошел даром! Только потом, когда бешеный гул в ушах поутих и голова потихоньку стала соображать, я понял, что на фашистов с другой стороны лагеря, с тыла, кто-то напал. Не став тратить времени впустую, я подскочил к дереву, к которому был привязан Миша, и одним махом перерезал держащие его веревки. Тем временем, в леске началась настоящая перестрелка. Интересно, кто так вовремя напал на фашистов? Кем бы ни были эти ребята, я пошлю им цветы. Потом как-нибудь.
– Идем-идем! – кричал я, помогая брату встать на ноги.
– Костя… ну ты даешь… – только выдохнул Миша, еле двигая синими губами.
– Сам удивлен, – сказал я. – Ну, давай, двигайся же! Замерз? Ничего, сейчас согреешься!
Мы, как могли, побежали обратно – туда, откуда недавно пришел я. Но тут нас вдруг заметил какой-то фашист и что-то проорал на своем языке. Видно, решил, что они окружены.
Вдруг он вскинул оружие и выстрелил… Я изо всех оставшихся сил толкнул Мишу в сторону, из-за чего он упал в сугроб, и… потом я почувствовал дикую боль в боку. Чем это он меня? Бок буквально разворотило, и на снег ручьями полилась кровь… Больно. Меня утешило то, что моего обидчика в тот же момент срубило пулей в голову. Видимо, есть у меня ангел-хранитель… Он немного лентяй, раз позволил моему телу изодраться, но все равно… спасибо ему, словом…
Несу полнейшую ахинею. Я упал на колени и как можно плотнее зажал глубокую, страшную рану… Сознание ускользает, как вода сквозь пальцы… вместе с кровью сквозь пальцы. Неужели так умирают?
– Костя! – заорал Миша, и я увидел его лицо совсем рядом – он тормошил меня.
– Миша, ты балбес… – пробормотал я.
– Знаю, знаю… Костя, мы выберемся! – тараторил брат. Глупый.
Я дрожащей рукой вручил ему финский нож, а потом, не колеблясь, сорвал с шеи крестик и тоже отдал его ему.
– Ты выберешься… – уже почти прошептал я. – Иди, Миша… Ну же, иди! Думаешь, это можно залечить?!
– Но…
– Иди, я сказал! Беги отсюда со всех ног! Передавай привет Маше… Черт, иди!
Чертовски страшно! Я, шатаясь, с горем пополам поднялся и, одной рукой зажимая рану, а в другой держа гранату, побрел к фашистам.
Знай, что я и мама, мы всегда с вами.
Я знаю.
Картинка перед глазами расплывается…
Я постараюсь вернуться, сынок. Обязательно.
Ты уже вернулся, папа. Ты всегда был со мной. Ты, как и мама, всегда был во мне, у сердца.
Он серебряный. От вампиров, наверное.
Наверное. Да сохрани тебя от них Господь, Миша!
Я тебя еще увижу, Костя?
Какие у нее глаза… В них можно утонуть.
С трудом удерживаю сознание. Это наши, русские, напали на фашистов! Русские голоса, русские имена и фамилии доносятся до меня с той стороны. А я бреду к фашистам с этой, и это просто чудо, что они до сих пор не заметили. Все-таки мой ангел-хранитель не такой уж и лентяй.
Миша наверняка глядит мне в спину с ужасом и непониманием… Главное, он в безопасности там, за этими елочками…
Больно. Сознание упорно куда-то плывет… Я собрал всю свою волу в кулак и одним движением привел гранату в действие.
Я вернусь, Миша. Там, на Небе, я пройду Суд и обязательно попрошу себе работу. Я стану твоим ангелом-хранителем, и черт ты отделаешься от моих подколок и придирок. Потому что я всегда буду следовать за тобой по пятам и защищать, как этого хотел отец.
Черт, а я ведь так и не отдал ему его порцию хлеба!
Кто-то крикнул.
Я упал.
Граната взорвалась.
* * *
Михаил Иванович встает со скамейки и идет куда-то.
Говорят, у него когда-то был старший брат, и он погиб смертью храбрых: подорвал вместе с собой отряд фашистов. Самому Михаилу Ивановичу несказанно везло на войне. И не просто везло, а чудесно везло. Он всегда первым шел в бой, когда снимали блокаду с Ленинграда, и не одна пуля не задела его, ни одна бомба не подорвала, ни одна мина не сработала у него под ногами…
– Да ты святой! – смеялись его товарищи.
А он лишь качал головой и погружался в задумчивость.
Сейчас Михаил Иванович очень приятый человек – он постоянно шутит, но когда он один сидит на скамейке, то вся его фигура выражает крайнюю степень грусти.
Иногда он гуляет с какой-то старой женщиной, которая всегда заплетает длинные, седые волосы в косичку. Они о чем-то подолгу беседуют, и Михаил Иванович ласково называет ее Марией Александровной.
А чаще всего Михаил Иванович все-таки сидит на скамейке и разглядывает на своей ладони серебряный крестик. А потом говорит: