Фантом ручной сборки
Шрифт:
— И мне налей, пожалуйста, чашечку, — попросил Верлецкий, присоединяясь к ним. — Сейчас я вас обрадую.
Но сделать это он не успел, потому что дверь в кухню резко распахнулась, стукнувшись о стену, и на пороге появилась голенькая, словно младенец, Инга с важным заявлением:
— Валерий, я готова!
Это было до такой степени неожиданно, что все разом онемели. И уставились друг на друга круглыми глазами. Кот Аладдин, сидевший на подоконнике, тоже уставился. А потом сказал: «Мяу!» — и тут началось! Все завопили одновременно, и виновница переполоха тоже. Первым вскочил на ноги Григорьев, вслед за ним Вероника. Причем оба с единственным намерением — убить Ингу.
Нутром Инга сразу почувствовала, что дело швах.
Она взвизгнула, повернулась на одном носочке и стремглав бросилась бежать. Григорьев сгреб со стола; кухонное полотенце и с криком «Задушу, змея!» кинулся за ней. Вероника оказалась проворнее — схватила сахарницу и метнула обидчице в спину.
Сахарница ударилась о косяк и брызнула перламутром.
Верлецкий промедлил лишние несколько секунд, поэтому не сумел вовремя вмешаться и оказался в арьергарде погони.
— Прекратите! — закричал он, но с таким же .успехом можно было обращаться к стае волков, загоняющих добычу.
Инга, словно трепетная лань, промчалась по квартире в надежде где-нибудь запереться, но комнатные двери оказались без замков, и ей ничего не оставалось, как выскочить на лоджию. Защелкнув задвижку, она заметалась туда-сюда, изо рта у нее пошел пар, потому что на улице было минус сколько-то градусов и люди ходили в куртках и пальто на теплой подкладке.
Григорьев и Вероника бились в стекло, точно две огромные плотоядные бабочки, — физиономии у них были искажены ненавистью. Инге показалось даже, что с оскаленных зубов ее без пяти минут мужа капает слюна. Испугавшись, что им удастся смести преграду, она решила перелезть к соседям, но и справа, и слева лоджии были отделены друг от друга металлическими перегородками, похожими на забор в парке.
Вероника со стороны комнаты приплюснула к стеклу нос и губы, сделавшись такой страшной, что, глянув в ее сторону, Инга едва не лишилась сознания. Можно было схватиться за перегородку и, пронеся зад над бездной, улизнуть-таки, но ведь придется стучаться к посторонним людям! Пустят ли они ее такую — обнаженную и прекрасную? На перилах лоджии висела половая тряпка, Инга схватила ее и завязала на поясе наподобие пляжной юбки. Однако тряпка оказалась маленькой и прикрыла только перед, а вся попа осталась голой и торчала наружу. В таком виде Инга напоминала официантку стриптиз-бара, и это еще больше вывело из себя беснующегося по ту сторону стекла Григорьева..
Подоспевший Верлецкий увидел, что Инга взгромоздилась на перегородку и поползла вверх, как обезьяна, цепляясь за нее руками и ногами. А потом попыталась перемахнуть к соседям, но у нее ничего, не вышло, и, разинув в ужасе рот, она зависла в воздухе — левая нога на одной лоджии, правая — на другой, голая попа — в космосе. Это выглядело так потешно, что Верлецкий согнулся пополам и захохотал. На глаза его навернулись слезы, остановиться было невозможно. Он ходил по комнате, сгибаясь и разгибаясь и буквально надрываясь от смеха.
Между тем хозяйке соседней квартиры позвонила подруга и жалостливо спросила:
— Что, Маня, ты к маме не поехала?
— Ну да… С дороги вернулась, шеф позвонил, просил завтра прийти пораньше, а как я из Мытищ рано доберусь?
— Ага. А твой, значит, дома оставался…
— А что? — с подозрением спросила Маня.
— А то, что с нашей лоджии прямо сейчас пытается вылезти голая баба. Я тебе, Мань, так сочувствую… Пойди, пугни ее! Свалится — в другой раз неповадно будет.
Маня положила трубку, подошла к окну и выглянула. И увидела Ингу с разинутым от ужаса ртом, которая раскачивалась туда-сюда, точно банановая гроздь на пальме. Топая пудовыми ногами, Маня вошла в гостиную. Ее благоверный сидел на диване в трусах и майке, жрал курицу и чавкал, уставившись в телевизор. По экрану бегали крошечные футболисты в цветных футболках и мерно ухали болельщики. Благоверный следил за мячом возбужденными глазкам» и время от времени притопывал ступней.
— Ваня! — сказала жена звенящим голосом, подошла и выключила телевизор.
У мужа от неожиданности изо рта выпало куриное крылышко.
— Ты чего, Мань? — удивился он. — Чего случилось-то?
— Случилось? — прошипела жена. — О твоей любовнице знает весь район, потому что она висит на лоджии.
— Моей лю…
— Не притворяйся! — завизжала Маня. Схватила газету и начала бить его по голове:
— Гад! Гад!
Кобель проклятый!
— Ты что?! — закричал Ваня, защищая голову локтями. — Ты пойди на лоджию и посмотри! Дурища!
И, пригибаясь, поскакал в кухню, откуда можно было на эту самую лоджию попасть. Распахнул дверь и, увидев голозадую Ингу, висящую высоко в воздухе, остановился как вкопанный.
— Сейчас упаду-у! — тонким испуганным голоском завывала Инга. — Умира-а-аю! Руки не держат! А-а-а! Помоги-ите!
— Ваня, Ваня! — запричитала жена. — Ой, она сейчас свалится! Давай, давай, спасай ее! Ой, Вань, если она упадет, нам потом соседи прохода не дадут. Ой, Вань, сделай что-нибудь!
В этот момент зазвонили и забарабанили в дверь.
Маня побежала открывать и возвратилась с пунцовым Верлецким, который странно вздрагивал и подергивался.
— Ой, Валерий Николаевич!. — бросилась к нему Маня. — Там на балконе наша любовница застряла! Помогите, пожалуйста!
— Прошу простить, — сказал Верлецкий задушенным голосом. — Но это моя любовница.
— Правда? — ахнула она. — Господи, как я рада! Вы соседям потом обязательно скажите, что это не наша, а ваша любовница. Особенно Спиридоновой из пятьдесят восьмой квартиры. А то она про Ивана сплетню пустит, а у него авторитет в таксопарке!
— Хорошо; хорошо, — пообещал Верлецкий. — Обязательно схожу к Спиридоновой, расскажу все о своей личной жизни, и ваш авторитет не пострадает. А сейчас пропустите меня!
Он выскочил на лоджию и с большим трудом отцепил Ингу от перегородки. Сама она посинела и покрылась гусиной кожей, а попа у нее стала абсолютно белой. Оказавшись на твердом полу, искательница приключений некоторое время стояла неподвижно, а потом закатила глаза и повалилась Верлецкому на руки.
— Одолжите мне что-нибудь теплое! — крикнул он.