Фантом
Шрифт:
Она даже не думала, что в человеке может быть столько слез. Подушка стала совсем мокрой, и пришлось перевернуть ее на другую сторону; правда, мысль о самоубийстве отсеялась сама собой. Валя знала, что не в состоянии лишить себя жизни (то ли в силу слабости характера, то ли, наоборот, по причине его силы, способной терпеть любые муки, но пройти до конца отмеренный свыше отрезок времени). А сейчас она плакала над своей потерявшей смысл жизнью – жизнью до вчерашнего дня, и после него (вчерашний день являлся исключением и сосредотачивал в себе весь непонятный, но единственно существующий смысл).
Прошлую жизнь, с самого первого детского воспоминания,
Вот, об этом она и плакала. Плакала совершенно беззвучно, лишь вздрагивая всем телом, потому что перед этим рыдала, билась в истерике, издавая страшные, похожие на хрип горловые звуки, а теперь силы покинули ее.
Ждать больше не имело смысла. Ей стало холодно. …Может, если надеть рубашку и свернуться калачиком, удастся хотя бы уснуть? Это будет хоть маленькая радость, маленькое утешение сегодняшнего дня… Она вытащила из-под подушки руку, вяло подняла ее, и тут какая-то упругая сила стала обволакивать ее, тесня к стене. Все произошло так неожиданно и так нежно. Сначала она решила, что обессилившая рука сама клонится вниз и сейчас просто упадет на постель, но рука не упала. Валя почувствовала, что ее тело медленно поднимается, переворачиваясь на спину, и знакомая тяжесть покрывает его. Она так жадно вздохнула, что перехватило дыхание; выгнулась, поднимаясь над постелью (вчера такого не было). Ее голова свешивалась к подушке, пятки едва касались простыни, и упругий туман втягивал ее в себя. Попыталась обнять, охватившее ее нечто, но руки крестом сложились на груди. Нечто оставалось бестелесным, зато его прикосновение вносило в тело такую здоровую силу, которой она никогда в жизни не ощущала. Панические страхи и самоуничижительные мысли стремительно покидали ее; хотелось наслаждаться жизнью, причем, она чувствовала это физически, как будто освобождалось место в сознании и тут же заполнялось другими мыслями, требующими немедленной любви и радости удовлетворения. Удовлетворения не такого, как когда она елозила руками у себя между ног, а…
– А!.. А-а!!.. – она снова теряла сознание от нечеловеческого счастья, соединяясь с неведомой энергией, заполнившей не только ее, но все окружающее пространство. Это было безумие, но самое потрясающее безумие…
Проснулась Валя, когда совсем рассвело. На работу она, конечно, опоздала, но это показалось такой мелочью, по сравнению с переполнявшим ее счастьем. Показалось, что солнце за окном светит только для нее, снег лежит, потому что она любит зиму и, вообще, весь этот мир принадлежит только ей, и создан специально по ее прихоти!
Она лениво вылезла из постели. Энергия, наполнявшая ее ночью, осталась – она чувствовала это, но ей очень не хотелось ее расходовать на какие-то лишние движения, ведь безумно приятно само ощущение того, что она есть и можно разбудить ее в любое мгновение.
Когда на землю спустились сумерки, и заходящее солнце окрасило горные вершины неестественным алым светом, снег был расчищен. Хори, к всеобщей радости, припарковал свой джип рядом с «Dacia» Джорджи, и все вернулись в дом, а Ира еще продолжала любоваться пейзажем, устало опершись на лопату. Еще она рассматривала cabana, представлявший собой двухэтажный сруб, с трех сторон окруженный огромными соснами с гладкими стволами с пышными широкими кронами, превращенными снегопадом в белоснежные шапки. Перед домом была площадка, ровная и гладкая; на ней три ярких пятна автомобилей, а остальное – горы, горы и только горы…
– Любуешься? – на крыльце появился Андрей – и как тебе?
– Потрясающе!
– Ты не обижайся на меня, ладно?
– За что?
– Ну… что уделяю тебе мало внимания.
– У тебя есть, кому его уделять, – Ира хитро улыбнулась, даже не вспомнив, что когда-то сама надеялась на его внимание.
– Ну, извини. А по твоему вопросу я узнавал у ребят – в Тыргу-Жиу есть фамилия Балабан и, кстати, не такая распространенная, как я думал. Потом, если хочешь…
– Не хочу, – перебила Ира.
– Почему? Может, среди них мы найдем родственников твоего Александра.
– Мне не нужны родственники Александра. Андрюш, – она взяла его за руку, – знаешь, огромное тебе спасибо, что привез меня сюда, и больше от тебя ничего не требуется. Не заморачивай себе голову.
– Вот так, да? – Андрей растерялся, – очень интересно… Слушай, а, может, оно и правильно – зачем тебе покойник, если вокруг столько живых? Кстати, где ты была вчера ночью?
– А какое это имеет значение?
– Никакого. Просто Штефан искал-искал тебя, и не нашел.
– Не там искал. Так это ты пригласил его?
– Я же обещал тебя с ним познакомить, а ты спряталась. Он бы спел тебе свои песни.
– Песен мне мало, – ответила Ира философски и прикусила губу, чтоб не рассмеяться – такое удивленное лицо сделалось у Андрея. Но тут появилась Лючия; выразительно взглянула на их соединенные руки, – а она у тебя ревнивая.
– Не ревнивая, просто времени у нее мало. Я пойду, да?
– Конечно, – Ира еще раз оглянулась вокруг.
Пока они разговаривали, солнце совсем упало за горы, и на cabana спустился вечер, окутав лес так, что в каких-то тридцати метрах он уже перестал быть прозрачным, превратившись в сплошную серую стену. Ира вздохнула и тоже пошла в дом.
Здесь было, как обычно, весело и шумно. Окончательно протрезвевшие и надышавшиеся свежим воздухом, все выглядели не уставшими, а, наоборот, отдохнувшими. Они зачем-то сновали по лестнице, хлопали дверями, громко переговариваясь. Андрей в одиночестве сидел в холле и курил.
– А где Лючия? – спросила Ира.
– Пошла переодеться. Сейчас вернется.
– Когда вернется, я уйду, чтоб не травмировать юную душу, – Ира присела рядом.
Из-под лестницы появилась Оана с блюдом мяса, и Нику с двумя бутылями цуйки.