Фантомная боль
Шрифт:
Так выглядело мое счастье: мотель «Серебряное озеро», пишущая машинка, Ребекка, постель, госпожа Фишер, общество «Карп в желе» и картофельное пюре. Ребекка искренне считала, что мы любим и будем любить друг друга если не вечно, то уж во всяком случае в настоящем времени, протекающем в мотеле «Серебряное озеро».
Однажды вечером я сказал Ребекке:
— Я купил себе брюки. Они длинные, ты не могла бы немного их укоротить?
Она с удивлением посмотрела на меня.
Мне пришлось пояснить:
— У
— О’кей, — согласилась она, — я их подошью.
Я перепечатал еще несколько рецептов и затем поведал на бумаге об удивительном путешествии, которое совершила госпожа Фишер. О ее детстве в Бреслау, о пути в Америку. Еще я написал о ее отце, который, не зная ни слова по-английски, открыл в Америке туристическое бюро. О ее муже, владельце цементной фабрики. И о том, как много лет спустя, уже после кончины своего супруга, госпожа Фишер поняла, что была в прошлой жизни индейцем. И еще, разумеется, о ее матери, которая никак не могла привыкнуть к жизни в Америке и оттого жила на кухне среди собственноручно перепечатанных рецептов, кулинарных книг, распадавшихся на отдельные страницы, и медленно поднимавшегося теста.
Мой стиль ничем не напоминал стиль моих предыдущих книг. Я превзошел себя: никакой агрессии, никакой дистанции — уютная поваренная книга, в которой силы добра, олицетворенные в рецептах госпожи Фишер, торжествовали победу над мрачными силами зла. «Не закрывая глаза на ужасы, творящиеся в мире, автор поет осанну жизни» — такую цитату издательство позже поместило на обороте суперобложки.
Написано было так, что даже умные и скептически настроенные читатели начинали верить в то, что, возможно, в голове у госпожи Фишер и в самом деле жил индеец, который ею руководил.
Я позвонил Сказочной Принцессе, и она рассказала, что вернули все чеки, выписанные ею в последнее время. На счету вообще не осталось денег.
— Не выписывай больше чеки, — сказал я, — плати за все наличными, я пришлю тебе немного наличных почтовым переводом.
Она, в свою очередь, пересылала мне на адрес мотеля в Йонкерсе все, что ей казалось срочным.
Некоторые знакомые, узнав, чем я занимаюсь, объявили меня сумасшедшим. Но я просто перестал им звонить и писать, чтобы избежать их добрых советов.
Дэвид, который узнал мой номер телефона от Сказочной Принцессы, позвонил и тут же, прежде чем я успел что-либо вымолвить, закричал:
— Ты уже связывался с моими родственниками в Олбани?
— Нет, конечно же нет.
— Мы беспокоимся. Позволь узнать, Роберт, что ты там делаешь?
— Кто это «мы», Дэвид? Ты что, звонил ван дер Кампу?
— Кто такой ван дер Камп?
— Мой амстердамский редактор. Ты с ним говорил? Если хочешь знать, они даже не хотят, чтобы я приходил на новогодний прием. Они в марте прислали мне приглашение на
— Я говорил только с твоей матерью.
— Она тоже настроена против меня. Она всегда мечтала, чтобы я стал теннисистом.
Ребекка сидела на постели и подшивала мне брюки — она была занята этим уже третий день. По-моему, на этих брюках лежало проклятье.
— Дэвид, ты сказал мне, что моя песенка спета. Я тогда не захотел в это поверить, но теперь верю. Из этой истины я сделаю выводы. Собственно говоря, это все.
— Из какой истины? Чем ты сейчас занимаешься?
— Брось, — тихо сказал я Ребекке, — ну их к черту, эти брюки.
Было жарко, я стер со лба пот. Одной рукой я попытался пошире открыть окно, но у меня ничего не вышло.
— Я работаю над поваренной книгой, и, сказать по правде, она почти закончена.
— Ты предаешь свой талант, Роберт.
Я услышал лай собаки Дэвида. Он любил собак. Гуляя со своей собакой, он знакомился. Почти со всеми своими девушками он познакомился благодаря своей собаке.
— Если я и предал свой талант, это произошло уже очень давно.
— Я всегда верил в тебя, Роберт, но, выходит, я ошибался.
Мною вдруг овладело странное умиротворение. Дэвид занимался риторикой, а я стал составителем поваренных книг, — таким образом, у нас не было больше причин соревноваться друг с другом. Наше состязание наконец-то закончилось.
— Как ты там мне писал в письме? — спросил я. — Что я, по твоему скромному мнению, абсолютно не умею жить, зато блестяще умею описывать такое отношение к жизни, как у меня.
— Тебе нужен врач.
Я снова услышал лай, и мне вспомнилось, что однажды я послал его собаке подарки.
Мне вдруг страстно захотелось лежать рядом с Ребеккой, обнимать ее. И еще мне захотелось поверить, что я ее люблю, что с кулинарной книгой все уладится, что скоро я стану моногамным и счастливым. Возможно, в ту минуту у меня просто не было другого выбора. Кого еще мне было любить, кроме нее? А если я не верил в то, что я ее люблю, то в кого и во что я мог еще поверить?
Я повесил трубку.
— А твоя песенка и вправду спета? — спросила Ребекка.
Она сидела на постели, на коленях у нее лежали брюки, иголка и нитка.
— Да, — ответил я, — почти до конца. На этих брюках наверняка лежит проклятье?
Она кивнула.
Я лег рядом с ней. Через тридцать минут госпожа Фишер ждала нас на ужин, но тридцать минут — это ведь не так мало!
Мы чувствовали себя точно в воронке времени — Ребекка и я. И неважно, что эта воронка находилась в мрачном Йонкерсе, на расстоянии получаса езды от Манхэттена. Это был настоящий Бермудский треугольник.
* * *