Фараон Эхнатон
Шрифт:
— Истинно так, твое величество.
— Я давно обратил на тебя внимание. И решил поговорить с тобой… Сколько тебе лет?
— Сорок, твое величество.
— Чуть постарше меня.
— Лет на пять, твое величество.
— Разве это много?
— Да, много. Я уже чувствую старость…
— Правда? — обрадовался фараон. — А я — нет!
— Жизнь, здоровье, сила! — воскликнул Бакурро в приливе чувств.
— Я часто слежу за тобой, Бакурро.
— Не замечал этого, твое величество.
— Ты не такой, как остальные. Имеешь ли ты награды?
— Да. И самую высшую.
— Когда и за что ты получил
— Только что. А за что — не ведаю. Эта беседа — высочайшая награда для смертного!
Правду ли он говорит? Правда ли это, Бакурро? А ну-ка подыми глаза на его величество.,. Прямее гляди! Гляди не мигая!..
«…Нет, этот скриб говорит правду. Я был знаком с его отцом. Тоже скрибом. И отец отца был писцом. Но, насколько помнится, они не знатного происхождения. Один из предков Бакурро ходил в азиатские походы с войсками Тутмоса Третьего. Честные, честные люди! И зачем ему лгать? В его черных глазах — одна правда. Они не мигают. Он не прячет их, не отводит в сторону».
— Умеешь ли говорить правду, Бакурро?
Писец не спешит с ответом.
— Прямой ли ты человек, Бакурро?
— Твое величество, тебе я скажу только правду.
— Это очень хорошо! Ты даже не можешь представить себе, как это хорошо! Нельзя жить с человеком под одной кровлей и лгать ему. Это невыносимо! А кровля у нас одна — небо!
— Истинно сказано, твое величество… От детей я требую только правды.
— Что же, Бакурро, ты на правильном пути. А вот скажи мне: что ты думаешь о фараоне? Когда слушаешь его. Или записываешь его слова. В тронном зале… Я многих писцов вижу насквозь, словно слюдяную пластинку. И не раз спрашивал себя: о чем думает в это мгновение этот скриб? То есть какие мысли одолевают тебя?
— Когда записываю слова твоего величества?
— Да. Мои слова. Только правду!
— Никто никогда не интересовался моим мнением.
— Даже твой начальник?
— Да, и он тоже.
— Хотя бы твоим мнением о папирусе, на котором пишешь?
— И это его не интересовало.
— … хотя бы о чернилах?
— Зачем? Он полагает, что все ему известно и без меня.
— … хотя бы о каком-нибудь иероглифе?
— Ни о чем!
Фараон подумал: каково жить на свете, если твое мнение никому не нужно? Он поставил себя на место этого скриба, разбуженного среди ночи. Может быть, он спал в это время с женой? А ведь может быть!..
— Послушай, Бакурро: ты спал один или с женою?
— С женой.
— Она молода?
— Вдвое моложе меня.
— Ты, наверное, проклинаешь меня?
Писец покраснел, как вавилонский индюк.
— Хорошо, — сказал фараон. — Не ты, так твоя жена ворчит.
— Может быть!
— Ты мне нравишься, Бакурро! Неужели она такая горячая, что не может без тебя и часа?
— Не может, твое величество. Особенно ночью.
— Как?! Ты имеешь ее и днем?
— Если выпадает свободный час. Она же наполовину азиатка, а наполовину — негритянка.
— Где же ты нашел такое сочетание двух огней?
— Здесь. В столице.
У фараона озорно засветились глаза, подобно двум звездам Сотис. Его восхитила прямота скриба. У его величества появилось желание выяснить кое-что более серьезное, нежели любовь к молодой и горячей жене.
— Думал ли ты когда-нибудь о Кеми и его владыке?
— Да,
— Что же ты думал?
— Я очень боюсь…
— Говори, говори, — подбадривал фараон писца.
— Оглядываюсь назад — и вижу вереницу десятилетий, сотен лет. Они теряются где-то далеко-далеко… Мне кажется, что я попадаю в ночь, у которой нет конца. Так велико время, стоящее позади нас. Потом я смотрю вперед…
— И что же? — нетерпеливо перебил фараон.
Писец пожал плечами. Ему не хотелось огорчать его величество. Особенно в эту позднюю пору. Но фараон ждал. Напряженно. Выставив мощный подбородок.
— Впереди, мне кажется, на нашем пути — туман…
— Что? Что?! — воскликнул фараон.
— Туман.
— Какой такой туман?
— Мрак, твое величество.
— Гм… Мрак… При чем здесь мрак? Не можешь ли ты изъясниться поточнее?
— Могу.
— Так за чем же стало дело? Я жду, Бакурро!
— Твое величество, я спрашиваю себя: что будет с Кеми через сто лет? Слушаю твои слова, записываю их, а сам себе: что будет с Кеми через сто лет? Что будет с Хапи? С нашими внуками и правнуками?
— Разве это входит в твои обязанности, Бакурро?
— В том-то и дело, что — нет! Поэтому храню в сердце свои заветные мысли. Они остаются со мною. Мне с ними и легче… И тяжелей…
Писец замолчал.
«…Любопытная личность! Вот сидит он: записывает чужие слова. А своих немало! Впору бы записать их. Бакурро думает… Бакурро глядит в будущее. А ведь это — прерогатива фараона. И его ближайших помощников. Эти тоже обязаны смотреть вперед. Да кто из них что скажет?! Молчат, а если раскроют рты — непременно солгут. А этот — нет. А этот, как видно, правдив…»
— Бакурро, говори же, говори! — приказал фараон. — Что ты видишь, кроме тумана?
— Разве этого мало?
— Сказать по правде — нет. Но разве туман не кончается? Он имеет обыкновение испаряться…
— Не знаю, — мрачно проговорил Бакурро.
— Но почему же — туман? — допытывался фараон, — Я приказываю договаривать мысль. Раскрыть ход твоих рассуждений!
Писец неожиданно схватился за голову. Сорвал с себя парик, точно он был из железа и сковывал ему голову.
— Твое величество! — чуть не вскричал он, чуть не плача проговорил он. — Рассуди сам: Кеми охвачен со всех сторон, как обручем винная бочка. Есть такие бочки в Митанни… Они — деревянные. Представь себе: знающий свое дело бондарь изготовил такие прочные и тесные обручи, что каждая составная часть деревянной бочки кричала бы невообразимо, если бы умела кричать.
— Отчего же, Бакурро, кричала бы?
— Оттого, что тесно, оттого, что нельзя вздохнуть посвободнее. Так и Кеми: каждый из его сынов сдавлен со всех сторон, ему заказан путь, обруч не дает ни малейшей возможности сойти с места. Как известно, не все воины выдерживают четкий строй, который требуют военачальники Что же можно сказать о человеке, о каком-нибудь Псару-землепашце, о каком-нибудь Бакурро-лодочнике? Они едва дышат, твое величество. Власть князей жестока: того не смей, этого не смей! Того не говори, этого не молви! Иди вправо, а не влево! Теперь влево, а не прямо! Скажи мне, твое величество, сколько может этого самого «того нельзя, этого нельзя» выдержать даже такой долготерпеливый человек, как наш?