Фарос
Шрифт:
— Что это? — спросил Келлендвар, все еще боясь.
— Праздник, — ответил ему брат. — Наверное, именины какого-нибудь аристократика. Отец мне иногда рассказывал про богачей на верхних уровнях. Он ведь у них прислужником был до того, до того… В общем, до того, как все стало плохо.
Они никогда не говорили о болезни, забравшей их мать и разрушившей разум отца, превратив его из родителя сначала в развалину, а затем в монстра.
Музыка становилась громче. Между шпилями Кемно плыл изящный пещерный корабль, освещая вечно грязный нижний город
— Пусть знают все, что в этот день старший сын дома Скрайвок получил господское имя! Пусть знают его все! Гендор Скрайвок! Гендор Скрайвок! Ура! Ура! Ура!
Небо пересекали маломощные лазеры. Вокруг корабля взрывались фейерверки. Мальчишки отошли от входа, щуря чувствительные глаза и прикрывая уши руками, но все равно смеялись, наслаждаясь пугающим грохотом, слепящими огнями и собственным нервозом.
Пещерный корабль прошел мимо. На его длинном корпусе проигрывались картины празднества в месте, которое мальчики сочли бы выдумкой, если б оно не стояло у них перед глазами. На самом видном месте было изображено лицо молодого человека, немногим старше Келленкира.
Келленкир встал и протянул брату руку.
— Давай танцевать! — воскликнул он, смеясь, и помог ему подняться.
Они с детской непосредственностью танцевали под музыку далекого бала и свет взрывающихся ультрафиолетовых звезд. Впервые за много месяцев они смеялись, не таясь, потому что знали, что шум представления скроет их радость.
В последующие годы Келлендвар несколько раз заводил разговор о том моменте, надеясь, что брат вспомнит. Когда у Келленкира было хорошее настроение, он подтверждал, что помнит, но, присоединяясь к истории, лишь повторял слова брата. Келлендвар видел по его глазам, что брат забыл фейерверки.
После бессчетных повторений воспоминание омертвело. Оно навечно закрепилось в памяти и из живого, изменчивого ощущения превратилось в железный факт, присущий эйдетической памяти космодесантника.
Но была одна деталь, которую он Келленкиру никогда не рассказывал.
Келленкир радовался фейерверкам с восторгом проклятого. Келлендвар вел себя сдержаннее. Пока они танцевали и смеялись над представлением аристократов, его взгляд то и дело притягивался к их костерку, к тонким, длинным костям, которые лежали в пламени, и к накрытой тканью кучке у дальней стены. Теперь, когда его уже не мучил голод, он не мог избавиться от мысли, что мальчику, которого они съели, фейерверки, наверное, тоже понравились бы.
Келленкир привел их к перекрестку с другим тоннелем, и здесь лабиринт менялся, ибо вдоль второго тоннеля шел приподнятый мостик, изготовленный имперцами. Через каждые пятьдесят метров стояли столбы с желтыми люменосферами. Половина из них не работала, а остальные светились еле-еле, но после тьмы глубин Келлендвару пришлось затемнить линзы шлема.
— Сюда, — сказал Келленкир, поднимаясь на мостик по трем широким ступеням.
Келлендвар взмахом руки приказал своим космодесантникам следовать за ним. Ни других Повелителей Ночи, ни Ультрамаринов по-прежнему не было видно. Они клацали ботинками по мостику, не встречая сопротивления и не слыша ничего, кроме собственных шагов.
Через некоторое время работающие фонари перестали встречаться, и тьма хлынула обратно. Вместе с ней пришла странная потеря ориентации. Келленкир не сбавлял шаг и опережал брата.
Келлендвар побежал за ним, но чувства затуманились, голова закружилась, и он споткнулся.
В грудь ему уперлась рука с расставленными пальцами.
— Ни шага дальше, — сказал Келленкир.
— Что-то тут плохо на меня действует, — заплетающимся языком ответил Келлендвар.
— Да! И я хочу, чтобы ты это увидел. Прислушайся.
Глаза Келлендвара привыкли к темноте, а головокружение немного ослабло. Было чувство, что впереди находится большое открытое пространство. Он снял с пояса факел и ударил им по стене. Помещение залило мрачным красным светом. Остальные к тому моменту догнали их и остановились на границе света. Многие жаловались на тошноту и потерю ориентации.
Они стояли у шахты с пугающе идеальным круглым отверстием. Она насчитывала сотню метров в диаметре, и он подозревал, что в глубину было столько же.
Мостик обрывался у края шахты, но, когда-то он проходил над ней, увидел, что металл изгибался за край и заканчивался рваной полосой. Напротив выступала такая же конструкция.
— Там, внизу, — сказал Келленкир, — ждут тайны, которые мы даже не можем вообразить. Шепоты бесконечной ночи. Слышишь? Слуги Макрагга знают. Они не восстановили мостик! — Он засмеялся, но этот мрачный смех был больше похож на рык. — Создатели этого места ждут. Они ждут, пока Хаосу не придет конец.
— Здесь? Здесь есть ксеносы? Келленкир, ты…
— Безумен?
— Ошибаешься, — закончил Келлендвар.
Келленкир захихикал и окровавленными руками неловко вытер льющуюся изо рта слюну, измазав лицо.
— Они не здесь. Они далеко, очень далеко. А это лишь одно из их мест — машина, бессчетные тысячелетия ждущая, когда ее хозяева проснутся и призовут ее на службу! Какая самонадеянность. Нельзя переждать вечность. Однажды они вернутся, но обнаружат, что их планы потерпели крах. А пока их машины разговаривают друг с другом, записывая все новости. Ты слышишь их голоса? Их слова не лишены мудрости.
Келлендвар потряс брата за плечо.
— Прекрати. Довольно этого бреда. Я ничего не слышу.
Он оглянулся на своих воинов, понимая, что они слышали каждое безумное слово.
— Да потому что ты не слушаешь, брат! Никогда не слушал. Как думаешь, эти самодовольные повелители Ультрамара знают, что тут хранится? Я думаю, что нет. У них воображения не хватает, чтобы это осознать. — Он хищно улыбнулся, и это была самая безумная улыбка, которую Келлендвар когда-либо видел на его лице. Она была неправильной во всех отношениях. — Но у нас воображение есть, да, малыш Келл?