Фарш Мендельсона
Шрифт:
В глазах Меморина мелькнуло удивление:
— Откуда вы знаете?
— От Елизаветы Калитиной. Фактически вы являетесь убийцей ее детей.
— Да что вы знаете, — захрипел Меморин. — Тогда есть хотелось постоянно. Что потерял мир, когда погибли ее дети? Ничего! Зато он выиграл, когда я сохранил себе жизнь. Каждый сам за себя.
— Сомневаюсь, что мир выиграл. Мне кажется, что он ошибся, выбрав вас. В блокадном Ленинграде были тысячи людей. На каждого 125 блокадных граммы. И только единицы становились каннибалами и убийцами.
— Вы
— Я — нет. Но Калитина — такое право имеет.
— Прекратите философствовать, — вмешался Сергеев. — Где бриллианты?
— Да не нужны мне ваши бриллианты, слышите? Не нужны, берите их.
— Вот это совсем другой разговор, — ухмыльнулся Сергеев. — Показывайте!
— Не могу.
— Опять двадцать пять!
— Говорю, что не могу показать. Я мертвецов боюсь, — прошелестела я, указав еще раз на мертвого Непараду.
— Ну, так не смотрите на него, — взорвался Сергеев. — Подумаешь. Труп. Он, кстати, еще тепленький.
— Увольте от подробностей. Сергей Сергеевич, — попросила я. — Драгоценности под ним.
— Под кем?
— Под трупом. Точнее под плитой, на которой лежит ваш труп.
— Меморин!
Одного окрика было достаточно, чтобы Меморин покорно оттащил тело Непарады в сторону. Мне даже его стало жалко, если бы в сумочке был валидол, предложила бы.
Потом они оба уставились на меня. Плита была небольшой, с некоторой брезгливостью я провела по ней рукой, в поисках небольшой выбоинки. Вот она! Словно специально создана для подушечки указательного пальца. Я надавила сильнее. Плита чуть подалась в сторону.
— Помогите мне!
Сергеев не шевельнулся, однако помощи Меморина было вполне достаточно, чтобы отодвинуть ее в сторону. Он был там! Покрытый грязью и ржавчиной сундучок покоился в небольшой удобной нише. Невероятно! Я все-таки нашла драгоценности. Жаль, что Федоров не видит моего триумфа. Честно говоря, триумфа сомнительного и опасного!
— Давайте его сюда, — нетерпеливо приказал Сергеев. — Меморин, посвети! И дай какую-нибудь палку, попробую его открыть.
— В палке нет необходимости. Ключ у вас, Сергей Сергеевич. Сундучок открывается изумрудом. Так написано в письме Калитина дочери.
— Я вам не верю. Это ловушка.
— Прочитайте сами, — я протянула ему ламинированные листочки.
Сергеев в волнении стащил изумруд с пальца и постарался протолкнуть камень в небольшое отверстие. Ничего!
— Не открывается! — со злостью прошипел он.
— Может, за давностью лет заело? — предположил Меморин, жадно изучавший сверкающий изумруд.
— Нет, тут дело не в этом, — пробормотала я, изучая поверхность сундучка. — Видите, здесь специальное углубление для пальца. Дайте-ка посмотрю. Так и есть его можно открыть только тогда, когда кольцо у тебя на пальце.
— Иногда вы бываете очень умны, Стефания Андреевна, — шутливо поклонился Сергеев. — Но не тогда, когда висите на разрушенном балконе. Я получил огромное наслаждение, наблюдая за вами снизу. Особенно, когда юбка взметнулась вверх. У вас очень красивые ноги. Жаль, что я не смогу на вас жениться. Мы бы неплохо провели время в постели.
Мне захотелось его чем-нибудь стукнуть. Значит, пока я боролась за свою жизнь, это гад стоял внизу и аплодировал?
— Говорите, как герой дешевого дамского романа.
— Вам виднее, вы же у нас специалистка по дамским романам. А я их не умею читать.
— Открывайте скорее, — взмолился Меморин. — Так хочется посмотреть.
Пока я рефлексировала, Сергеев вновь надел перстень и приложил его к отверстию. Раздался щелчок. Крышка дрогнула.
— Черт! Меня что-то укололо. — Он автоматически поднес палец ко рту и слизнул выступившую капельку крови.
Клянусь, в первую минуту я не заподозрила ничего плохого! И только взглянув в побледневшее лицо Меморина, догадалась, в чем дело. На память пришли строчки из письма Калитина:
«Возможно, ты меня простишь за то, что я собираюсь сделать с тобой. Возможно, тебе удастся избежать этого. Но как бы там ни было, знай, все мои поступки продиктованы любовью к тебе. Столь сильную любовь я испытывал только к твоей матери.
Береги себя. Папа
P.S. Господи, как бы я хотел, чтобы ты не получила это письмо.»
Мать Елизаветы Калитиной умерла при весьма подозрительных обстоятельствах. Елизавета Никитична вскользь упомянула, что ее могли отравить. Неужели я права? В голове не укладывалось: как отец может решиться на такое? Чтобы хладнокровно запланировать убийство собственной дочери… Сергеев тем временем с восторгом перебирал бриллианты, рубины, изумруды и сапфиры, ни о чем не догадываясь:
— Удивительной чистоты камни! Я виду, я чувствую это! — он любовно коснулся перстня Лукреции. — Я знал, что ты приведешь меня к богатству и славе. Теперь я смогу основать свой орден, с моим мнением будут считаться. Мое богатство затмит легендарным тамплиеров.
Мы с Мемориным молчали, обуреваемые нехорошим предчувствием.
— Вы не находите, что здесь становится слишком душно? — спросил вдруг Сергеев и слегка ослабил узел галстука. — У меня в глазах рябит. Это, наверное, от счастья. Моя мечта исполнилась. Сегодня я получил последнее подтверждение: я — Посвященный!
— Боюсь, в глазах рябит не от счастья, — тихо сказал Меморин.
— А от чего? И голова разболелась.
— Вы знаете, какое хобби было у Калитина до революции?
— Нет. — Одновременно дали мы ответ с Сергеевым. Впрочем. Я уже догадывалась.
— Яды. Никиту Калитина называли русским Борджиа. Правда, семейство Медичи ему нравились больше. У него здесь была даже своя лаборатория. Именно поэтому он и купил изумруд Лукреции, вообразив себя наследником Борджиа.
— Вы хотите сказать, что кольцо меня отравило? — попытался хохотнуть Сергеев. Вонючий пот крупными каплями катился по его лицу. — Какая ерунда! Неужели вы верите в сказки про Борджиа? Вы веди их сами сочинили, Меморин!