Фартовые деньги
Шрифт:
— Я не шучу, Александр Петрович. Нету их. Но то, что они должны были вам принести, — у меня.
— У вас или у кого-то еще? — спросил Шура.
Нинка мгновенно сообразила, что Казан подумал, будто Жору и остальных почикала какая-нибудь другая банда, а Нинку послали на переговоры в качестве посредницы, чтоб своих не подставлять.
— Нет, у меня, — сказала Нинка.
— Дома? — спросил недогадливый Шура.
— Почему? Здесь, — Нинка сняла рюкзачок и развязала стягивавшую его веревку. — Вот, в этой кастрюле…
— У нее пушка, — вполголоса предупредил Шуру бдительный охранник. — Осторожней, командир.
Должно быть, когда Нинка возилась с рюкзаком, телохранитель разглядел рукоять пистолета за пояском юбки.
— Может, отдадите оружие? — прищурился
— Вам пистолет нужен или эта кастрюлька? — спросила Нинка, бесстрашно состроив Шуре глазки.
— Ну, про кастрюльку я еще ничего не знаю, — Шуре эти глазки очень понравились. — А вот когда хорошенькая женщина при оружии — это ужас как беспокойно. Отдайте пушечку, а?
— Ради Бога, возьмите… — Нинка откинула полу жакета и повернулась к Шуре мягким боком. Телохранитель потянулся было к рукоятке, но Казан повернул на него строгий взгляд, и амбал сразу руку убрал. А Шура, гадский гад, прямо-таки обласкав взглядом Нинкину отнюдь не изящную фигуру, самолично вытянул пистолет у нее из-за пояска и отдал охраннику.
— Это чей? — спросил Казан. — Жорин?
— Не знаю, — ответила Нинка. — Либо его, либо Сухаря. Клим вместе со своим в болоте утонул.
— По-моему, нам с вами, девушка, надо о многом поговорить, — кладя Нинке ручищу на талию, произнес Шура, заглядывая Нинке в глаза. — Не находите?
— Я и пришла поговорить, — сказала Нинка. — Может, уберете руку для начала?
— Тут обстановка не очень подходящая для долгого разговора, — заметил Казан. — И народу слишком много. Не хотите прокатиться в более уютное место?
— А если я скажу, что не хочу, вы насильно повезете?
— Скажем так: добровольно-принудительно.
Еще час, даже, наверно, полчаса назад Нинка бы испугалась такого предложения. Прямо-таки затряслась бы от страха. А сейчас, как ни странно, никакого страха не испытала. Даже не потому, что подумала, будто у нее шансы выжить увеличились. Нет, просто перебоялась всего за этот день, и ей стало все по фигу.
— Раз такое дело, — сказала она, — давайте прокатимся. Ничего, что я в резиновых сапогах? «Мерседес» не попачкаю?
— У меня, к сожалению, всего лишь «БМВ», — вздохнул Шура иронически. — Ничего, можно и в сапогах… Приберите рюкзачок, мальцы! Головой отвечаете!
И тут вообще чудо случилось, которое Нинку удивило несказанно. Шура подставил ей локоть, чтоб она уцепилась, и сказал:
— Вашу руку, леди!
Конечно, в этом действии просматривалась ирония и даже некоторая издевочка, но Нинку под руку не брали лет… хрен знает сколько. С ней вообще редко кто гулять ходил в прямом смысле слова. В молодости, конечно, ее и в кино, и в театры, и даже в рестораны водили, но за последние лет пять-шесть все как-то проще решалось. Либо сразу к себе домой приводили, либо к ней с бутылкой приезжали. А тут такой крутой мужик — и под ручку! У Нинки учащенно забилось сердце — это при всем ее богатейшем опыте и привычке относиться к мужикам, как к существам весьма опасным для жизни и здоровья, в самом лучшем случае — как к необходимому злу! Больше того, хотя она себе в этом признаться не могла, ее прямо-таки потянуло к Шуре. До того потянуло, что, если бы Шура прямо сейчас официально объявил, что повезет ее в такое место, где уютней убивать, но перед этим намерен трахнуть, она бы протестовать не стала… Находило на нее такое иногда. Хотя на недостаток мужицкого внимания ей пока было грех жаловаться, но это все мимо души проезжало. А тут фиг его знает что: услышала по телефону голос человека, которого больше всего страшилась, — и назначила ему свидание, увидела его воочию — и готова хоть на убой ехать!
Когда Нинка очутилась на заднем сиденье Шуриного «БМВ» между ним и одним из его бойцов, державшим рюкзачок со скороваркой и другими предметами — отобранный у Нинки пистолет тоже туда положили, — Шура спросил, перейдя на «ты»:
— Ехать с нами не боишься? Мы ведь бандиты все-таки.
— Боюсь, — ответила Нинка, — но не очень. Ты лучше в кастрюльку загляни. Мне Жора сказал, что это самое, которое в ней лежит, тебе завтра к полудню требуется.
— Звонарь он порядочный… Говорят, что о покойниках плохо не говорят, но тебе этого знать не следовало. Понимаешь, девушка, в нашем мире так все запущено, что никому не нужно лишние знания иметь. От них головы иногда лопаются. Товарищ Гитлер вообще считал, что бабам надо знать киндер, кухню и кирху. То есть церковь. Я в этом вопросе его поддерживаю, хотя в целом не уважаю. Конечно, не твоя вина, что Жора недержанием страдал, но жизнь он тебе этим здорово осложнил.
— А ты бы хотел, чтоб эта «зелень» к тебе не доехала? — игриво-нахально поглядывая в глаза Казану, спросила Нинка.
— Понимаешь, подруга, — ухмыльнулся Шура. — Я вообще не знаю ни о какой зелени, которая в этой скороварке может лежать. Я, конечно, люблю и кинзу, и петрушечку, и укропчик, и лучок к пище приправлять, особенно к шашлыку и кебабу, но целой кастрюли мне не надо. Ежели ты имела в виду, что тут какая-то другая «зелень» лежит, то жизнь твоя осложняется еще больше. Глазки у тебя, конечно, приятные, и мне вообще-то такие кубышечки, как ты, очень по сердцу, но пока о любви речь не идет. Давай-ка, дорогая, расскажи по порядку, что вы там навертели за сегодня. А я потом решу, что с тобой делать. Будь пооткровенней, говори все, как было…
— У тебя выпить есть? — спросила Нинка недрогнувшим голосом. — Я вся измерзлась за сегодня, промокла до нитки, до сих пор сырая, видишь?
И прижала ладонь Казана к своему бедру, обтянутому все еще не обсохшей юбкой.
— Ладно, — ответил Шура, открывая маленький бар, — коньячок употребляешь?
— Запросто, — кивнула Нинка и с удовольствием приняла из рук Казана стограммовую стопку.
После этого ей стало совсем приятно. Более того, все те события, которые с ней произошли за вчерашний день — новые сутки уже начались! — в подогретом крепким пойлом мозгу приобрели несколько иную окраску, и она рассказывала о них так, как ни за что не стала бы рассказывать в трезвом виде. Впрочем, в изложении фактов она практически ничего не наврала, не добавила никаких домыслов насчет того, чего своими глазами не видела, и не опустила даже те детали, которые особо не влияли на ход событий. Наверно, можно было бы более скупо поведать Шуре о том, как ее насиловали и пороли на складе, как ее трахал Клим и как она расправлялась с Епихой и Шпинделем. Но хмельной язычок Нинки ничего не стеснялся, и сидевший справа от нее телохранитель Казана аж заерзал от обилия всяких сексуальных подробностей. Наверно, и у самого Казана этот рассказец кое-какие эмоции будил. При этом у Нинкиных слушателей создавалось впечатление, будто пережитое на складе было для нее прямо-таки морем удовольствия и за бесплатно с Климом утопило ее в наслаждении.
ВЫРУЧАЙ, НИНУЛЯ!
Между тем иномарка выкатила за пределы города, причем на приличное расстояние. Нинка краем глаза за дорогой посматривала, но то ли спьяна, то ли по неведению не могла понять, куда ее везут. Опять-таки ее бы страх пробрать должен был, когда свернули с большого шоссе вправо, на какую-то асфальтированную дорожку. Только запомнила мелькнувший в свете фар указатель: «АО „Лысаково“». Сначала дорога шла через поле, с обеих сторон мокли под дождем какие-то злаки. Впереди просматривались редкие огоньки села, давшего название бывшему колхозу и нынешнему акционерному обществу. Непосредственно за кюветом, вдоль дороги, несплошной полосой тянулись кусты, местами довольно густые, местами совсем редкие.
Нинка завершила свой рассказ тем, как дождалась звонка от Шуры Казана.
— Вот и все, — сказала она. — Все, как на духу, а дальше ты уже знаешь. Еще сто грамм можно? А то охрипла, пока говорила.
— Налей, — разрешил Шура, пребывая в глубокой задумчивости.
Нинкина история у него вызывала двойственное ощущение. С одной стороны, он как-то подсознательно чувствовал, что многое из того, о чем поведала баба, есть суровая правда жизни. Хотя многое казалось почти невероятным. Например, то, что два пацана разделались с Жорой и Сухарем. Скорее, он поверил бы в то, что Нинка их сама перестреляла.