Фартовый человек
Шрифт:
– Прошу, – повторил доктор, открывая дверь в смотровую и указывая на диван, застеленный простыней. Простыня была жестко накрахмалена и казалась синюшной.
Матрос ввалился в комнату, сел на простыню и начал сдирать с себя тельняшку, точно вторую кожу. Доктор стоял наготове со стетоскопом и наблюдал за пациентом.
А тот неожиданно перестал снимать тельняшку и снова натянул ее на живот. Левин удивленно посмотрел на пациента и уже поднял подбородок, чтобы подчеркнуть повелительным жестом абсолютную необходимость первичного осмотра, но, увидев ухмылку на физиономии
На пороге комнаты стоял второй матрос – синеглазый, приятной наружности. Он приветливо улыбался. В руке он держал револьвер.
– Здравствуйте, доктор Левин, – проговорил этот второй матрос, – и без паники. Я – Пантелеев. Дайте, пожалуйста, руки.
«Я ведь запер дверь, – думал доктор. – Точно запер и даже заложил на цепочку. Я всегда так делаю. Навык отточен годами. Как же вышло, что она оказалась открытой? И кто такой Пантелеев?»
Больше всего доктора Левина поразило, что в этот момент он не испытывал ровным счетом никаких чувств. Лжепациент обмотал его руки платком и связал медицинским бинтом. То же он проделал и с ногами доктора.
Назвавшийся Пантелеевым заглянул в коридор и позвал:
– Сашка! Все комнаты обошел?
– Никого, – донесся голос.
«Сколько их всего? – думал доктор, устраиваясь боком на смотровом диване. – Трое? Четверо? И сколько из них вооружены? В любом случае, самое умное – молчать».
– А, – сказал Пантелеев преспокойно, – вот и хорошо, что никого. Сходи в кладовку, возьми там корзину, чемодан, что еще надо.
Затем он вернулся в комнату и обменялся быстрым взглядом с красой и гордостью Революции.
– Помогу Пану, – сказал лжепациент, поднимаясь и лениво потягиваясь.
Пантелеев наклонился над лежащим доктором.
– Где вы храните морфий, гражданин Левин? – спросил он.
Левин не ответил.
Ленька поиграл револьвером. Вроде бы страшно, но и не страшно. В поведении Леньки не было ничего, что заставляло бы его бояться. У таких и револьвер случайно не выстрелит, и нервы не расшалятся; если уж сделает что Ленька – то осознанно и с совершенно холодной головой, без сердца. Помимо этих качеств ощущалась в нем также полнейшая уверенность в правомочности своих действий. А когда человек не испытывает сомнений, с ним легко иметь дело.
– Морфия в доме нет, – объявил Левин.
– Ну, за дурочку-то меня не держите, – посоветовал Ленька.
– Правда, нету, – повторил Левин.
– У некоторых моих знакомых, – заметил Ленька, – на сей счет образовалось иное мнение.
– Раевский навел? – вскрикнул доктор и дернулся одновременно всем туловищем, как креветка. – Раевский, паскудина!.. Он ведь наркоман, ему морфий позарез нужен. Это ведь он? Да?
– Совершенно с вами согласен насчет характеристики гражданина Раевского, – вздохнул Ленька и сунул револьвер в кобуру. Он оперся обеими ладонями о диван и низко-низко навис над поверженным доктором. – Так где же морфий?
– В доме нет, – повторил упрямо доктор. – Поймите и вы меня, я не имею права навредить…
– Поставим
– У Фаечки есть несколько украшений, но они вовсе не такие уж и… – пролепетал доктор Левин.
Тут в дверь позвонили. Левин затрясся на диване. Ленька опять вынул револьвер. Теперь он и прикасался к оружию иначе, и держался иначе – в повадке появилось звериное, глаза стали холодными, настороженными.
– Кричать не советую, – предупредил он.
Слышно было, как Сашка Пан открывает дверь, как входит, разговаривая на ходу и освобождаясь от покупок, Фаина. Левину чудилось, что он улавливает каждый вздох жены.
– Фая, беги! – вскрикнул он, и тут Ленька ударил его по голове кулаком. Искры погасли во мраке перед глазами Левина, и он на миг потерял сознание, а очнулся оттого, что Ленька умело и бесцеремонно впихивал кляп ему в рот.
– Не хочешь по-хорошему – получишь по-обычному, – сообщил Ленька.
– Что здесь проис… – лепетала в коридоре Фаина. Ее ноги в туфлях на каблуках заплетались, когда «балтийский матрос» Гавриков втащил ее в смотровую комнату.
Доктор из-под кляпа неблагозвучно просипел и снова задергался. Теперь Ленька уже не обращал на него внимания. Гавриков на глазах у Левина связал и его жену и утащил, чтобы запереть в ванной. Левин ужасно страдал, не зная, что случилось с супругой.
Тем временем Сашка Пан, сосредоточенно закусив губу, ходил по всей квартире, обстукивая стены. Несколько раз в дверь звонили – это были пациенты. Пан строгим голосом отвечал, что доктор занят и сегодня не принимает.
– Экстренный вызов! – надрывался кто-то на лестнице. – Резь в животе, помирает.
– В больницу поезжайте помирать, а здесь частная практика, – веско отвечал Сашка Пан, после чего возвращался к своему прежнему занятию.
Левин закрыл глаза и погрузился в тяжелый полусон-полубред без всякой надежды на то, что кошмар когда-нибудь закончится и что все эти незнакомцы, воняющие барахолкой, наконец уйдут из его квартиры.
Гавриков обыскивал квартиру куда менее деликатно, чем Сашка Пан: он распахивал дверцы шкафов, вытаскивал и переворачивал ящики и потом ворошил на полу их содержимое.
Украшения – действительно с бриллиантами, как и говорил Раевский, – обнаружились в шкатулке, лежавшей в комоде под бельем Фаины. По первой прикидке Гаврикова, здесь было миллиардов на сто пятьдесят – двести. Он заботливо рассовал цацки по карманам.
Раевский просился пойти с налетчиками, но Ленька даже обсуждать это не стал – отказал, и все. Напрасно Раевский, чуть не плача, доказывал, что он в таком деле необходим, поскольку знает квартиру и все ее тайники. Ленька почти не слушал. После того как Варшулевич ухитрился потерять богачевские меха и попасть в руки УГРО, Ленька сделался гораздо осторожнее. Кто другой, может, и не извлек бы полезного урока из случившегося, но у Пантелеева было мало времени: иногда он почти физически ощущал, как иссякают отпущенные ему дни. Он не мог ошибаться. Раевского в деле ему не нужно.