Фарьябский дневник. Дни и ночи Афгана
Шрифт:
В это время в палатку старшины забежал сержант:
– Товарищ прапорщик, ротный спрашивает, исполнена его команда или нет.
– Передай, что исполнена.
– Пойдем, – обратившись к Петру, сказал старшина, и они зашагали к пустующей яме.
– И так мне тошно в этой яме стало, – продолжал солдат, – что решил я, чего бы мне ни стоило, уйти подальше из расположения роты. А там будь, что будет. Готов умереть от руки «духов», но обратно возвращаться не собирался.
Было уже темно, и старшина не заметил валявшийся в яме деревянный хлыст. Он молча вытащил лестницу и направился по своим делам.
Подождав, пока
Ему просто посчастливилось, что наткнулся на наш пост. Возьми солдат с полкилометра левее, им бы уже занялись боевики.
Выслушав горькую исповедь солдата, я обещал, что поговорю с ротным, и отправил беглеца в землянку, чтобы он отоспался.
На следующий день вместе с солдатом направился в расположение роты аэродромной охраны. Посты встретили нас сонным безразличием. Офицеров в лагере не было видно. Я направился к офицерской палатке. Там, кроме разбросанных по полу бутылок и банок с остатками тушенки, ничего и никого не было. В палатке, где находилась радиостанция, слышалось сонное бормотание, и я направился туда. Откинул штору и остановился ошарашенный.
На топчане, распластавшись в самом непотребном виде, спала одна из медсестер.
Выматерившись про себя, направился дальше. Ротного нашел недалеко от хауса – небольшого водоема. Капитан долго не мог понять, чего от него хотят. Смотрел на меня осоловевшими глазами и щупал голову. В конце концов дал мне слово, что первыми же бортами отправит солдата в другую роту.
Забегая вперед, скажу, что капитан свое слово сдержал, да только, по-моему, в другой роте Петру лучше не стало, там дедовщина такая же. Офицеров такое положение дел устраивало: проблем меньше, да и видимость порядка поддерживается.
Когда шел обратно, сделал круг, чтобы взглянуть на гордость ротного – зиндан. Он пустовал, но надолго ли?
Перед Октябрьскими праздниками из расположения роты сбежал прибывший из учебки сержант. Ротный сообщил об этом нам только на третьи сутки.
Взяв отделение бойцов со служебными собаками, я обшарил все ближайшие сады и виноградники, но сержанта так и не нашел.
Ротный отписал родителям, что тот пропал без вести.
Сегодня многие, даже некоторые «афганцы», о ребятах, попавших в Афганистане в плен, говорят, что те трусы и предатели. Я хочу предостеречь таких от ошибки, за которую уже заплатили наши отцы и деды в годы Великой Отечественной войны. Не надо обобщать, заранее клеить ярлык предателя на всех пленных. Ведь даже оказавшись в руках душманов, они ведут себя по-разному. Даже из того минимума информации, что мы имеем о ребятах, находящихся в неволе, видна человеческая позиция легендарного Владимира Каширова и совсем не легендарного Николая Рыжкова.
Вот почему, прежде чем судить о солдате, попавшем в плен, надо глубоко разобраться в обстановке, в которой он находился, четко определить, что же это за человек, и только тогда выносить общественный приговор.
Ведь на войне и так слишком много делается трагических ошибок.
Глава XVI
Из дневника Вячеслава Михайловича Некрасова, в 1982–1984 гг. – советника провинциального комитета молодежной организации Афганистана (ДОМА)
9 ноября 1982 г. я прибыл в провинцию Фарьяб в качестве советника. Это была моя первая зарубежная командировка. Так получилось, что я буквально с трапа самолета попал на прием в губернаторстве по случаю годовщины Октябрьской революции. Губернатор провинции Фарьяб Хашим Пайкор, по закону восточного гостеприимства, лично обходил гостей и оказывал им знаки внимания. При его приближении я представился, а он предложил что-нибудь выпить. В ту пору я активно поддерживал спортивную форму и потому указал на бутылку с наклейкой «Боржоми». Несмотря на позднюю осень, на дворе стояла жара. Я взмок, пока добирался до губернаторского дворца, и хотел только одного – вдосталь напиться воды.
Губернатор заинтересованно посмотрел на меня и налил полстакана. Спросил:
– Еще?
Я кивнул. Он добавил еще почти столько же, протянул стакан, но отходить почему-то не спешил. Вскоре, к своему удивлению, я заметил, что многие гости стали проявлять ко мне искренний, явно не соответствующий моей персоне интерес. С чем это было связано, я догадался, как только поднес стакан к губам. В нос ударил густой, необычный запах спиртного. И тогда я понял, что влип как кур в ощип.
В стакане оказалась не желанная минеральная вода, а афганская «кишмишевка» (крепчайший самогон из винограда).
Выбора не было, я осушил стакан, постаравшись не подать вида, что чем-то обескуражен. Вокруг раздались аплодисменты. Пайкор принял стакан, обнял меня, а потом громко заявил: «Это наш человек». С тех пор я не слышал ни одного отказа в моих самых различных просьбах от провинциальных властей.
Так началась моя беспокойная, зачастую опасная, но очень интересная работа в качестве советника афганской молодежной организации.
Несколько слов о том, как я оказался в Меймене. В 1982 году мне стало известно о формировании в ЦК ВЛКСМ группы советников для работы в Демократической Республике Афганистан. Зная, что в Афганистане происходят коренные преобразования и там нужны увлеченные и смелые люди, я написал заявление с просьбой о включении меня в состав этой группы. После соответствующей подготовки двенадцать молодежных советников в октябре 1982-го были направлены в Кабул, а оттуда – по различным провинциям.
Более года продолжалась моя заграничная командировка в провинцию Фарьяб. За это время мне неоднократно приходилось попадать в тяжелые ситуации, участвовать в боевых действиях. В меру своих возможностей старался самыми различными способами добиваться стабилизации обстановки в провинции, прежде всего для того, чтобы избежать ненужных жертв как с советской, так и с афганской стороны.
Помню эпизод, когда наша войсковая группировка окружила несколько враждебных афганских формирований в районе улусволи Даулатабад. Командование планировало произвести «зачистку» территории с привлечением артиллерии, вертолетов, бронетехники. В таких случаях больше всего страдает мирное население. Боевики же могли не понести значительного урона, поскольку укрывались в горных пещерах и глубоких ямах, не доступных для тяжелой техники и авиации. Это грозило большими потерями и среди наших бойцов.