Фатальный Фатали
Шрифт:
Борьба империй, сначала двух - персидской и османской, а потом и третьей, российской, прошла через душу каждого, ослабив, приучив к лести, лицемерию, раболепию, двуличию, козням-интригам, - ох и выстроил бы Фатали эпитеты!! кто-то тянется к единоверным шиитам, чуждым по языку, кто-то к османцам, с которыми едины по языку, но они сунниты, - скольким желающим постичь эти тонкости здешней жизни, и Ладожскому, и Никитичу, разъяснял Фатали, бескорыстно делясь своими знаниями; а кто-то к России как идеалу европеизма; и Рашид, как приобщится к думам отца, - только об этом и толкует: слиться, сохранив и веру, и язык отцов; а вот и еще путь будущего единения (?) народа: о том и Бакиханов говорил, и Фазил-хан Шейда, прошел через это и Фатали, ибо благо (и потому "за"),
Бакиханов прошел через все пути, разочарован и иссяк; порой, как поспорит с именитыми вождями нации (и даже Хасаем Уцмиевым), а кто вожди? Джафар-Джеваншир? Или Куткашинский?..
– так до полного слияния ратует, чтоб покончить разом и с дикостью, и с отсталостью. Или вдруг, как увидит ледяное лицо барона и уловит тень недоверия в канцелярских служаках, размечтается о добром ханском старом времени и с такой болью корит себя за участие в разделе края, - "и я руку приложил!!". Эти крайности, то в огонь, то в мороз, и погубили Бакиханова, и в поисках смерти - паломничество в Мекку.
Рашид еще юн. Не знает, как было в прошлом. И весь устремлен на Север и Запад. О разбоях и диких набегах лишь из юношеских воспоминаний отца и узнает. Брат Тубу Мустафа? Он верно служит царю и доволен судьбой. Для сына и дочери Фатали его раздумья о юге, где родные, - некая абстракция, впрочем, и для Тубу тоже, да и что толку съедать себя горькими думами, если катит свои воды кинжальный Араке?...
И снова служба. И снова поездки Фатали. Размежевание земель в Карабахе, Гурии.
– Фатали прикомандирован к капитану Генерального штаба Немировичу-Данченко для определения совместно с турецким комиссаром Намиком Данюлдузи, что значит "Полярная звезда", демаркационной границы, и Фатали изумляет сходство инициалов мирных во вражде или враждебных в мире капитана и комиссара. Их опытный переводчик Фатали Ахунд-заде едет по бездорожью, простужен, дождь и снег, слякоть и грязь, и почему-то эти поездки Фатали или в феврале и марте, или в серые ноябрьские дни, - и бесконечные переговоры, а ты переводи! Надо убедить тех, фанатичных, если даже твои, кому ты рьяно служишь, неправы, но непременно хотят оставить за собой и этот изгиб реки, и эти ничейные пустошь, овраг, холм, бугорок; и немало высвобождается новых земель - начаты грандиозные переселения горских племен, к коим привлечен, замеченный Лорис-Меликовым, Хасай Уцмиев, ибо спокойнее, когда руками местных княжеских фамилий, - он уже полковник, стремительно продвигается по службе, скоро будет генерал-майором, а там и прямая дорога к генерал-лейтенанту, три большие звездочки; но хмур, озабочен Хасай, не по душе, очевидно, этот труд, но долг и служба -превыше всего; эти перемены в Хасае - боль Фатали, нет уже былой сердечности, ибо раскол в семье, пленил-таки Натеван баловень судьбы, красавец Сеид, терзания загнаны внутрь, убит двойник, служба и служба, ничего более, что противится ей, эти пустые юношеские разговоры о масонстве, эта борцовская бравада; избегает Фатали, сторонится его, - с головой ушел в переселенческие дела, сопровождает большую группу переселенцев-горцев, надеясь договориться о лучшей доле для них.
А у тех и этих - имперские замыслы: султан мечтает расселить вдоль границы, чтоб натравливать на грозного северного соседа, а царь мечтает напичкать взрывчатыми горцами чрево враждебной Порты; да-с, руками местных, а потом Лорис-Меликов уберет их, расправится с ними, как представится случай, известная тактика, ибо приобщены к имперским секретам, - будто бы "интернациональный заговор" (?) против царского престола, возглавляемый осетином Муссой Кундуховым, тем более что остался в Турции, стал пашой, воевать начал
Друзья исчезают, пропали и не отыщутся, друзья гибнут, эти перемены в Хасае, холод переживания, смятенье, выбраться из удушливой атмосферы, а в глазах у тех, кого он призван убедить во время переговоров насчет холмов и оврагов - негодование: "Вероотступник! предатель!..."
Презренье невежд, ярость фанатиков.
И прошения, и справки, которые поступают в департамент - и по гражданской части, и по части дипломатической, докладные записки, обзоры, консультации!
И снова - поездки. И споры, и споры насчет "ничейных земель".
Отсюда виден другой берег - рукой подать. Крикнешь - отзовется. И мост не нужен - вмиг переплывешь (а где и вброд, как некогда отец; много лет уже не навещал его могилу).
И близко, и бесконечно далеко. Как грань между жизнью и смертью.
"Эй, земляк!..." - и тонет слово в мутном водовороте.
Был густо-густо исписан лист: "Мне обидно, что потомки будут думать о нас: какие ж они были глупые, слабые и трусливые!
Глупые - потому что поклонялись глупцам и знали, что над ними глупцы, но успокаивали себя: а что делать? лучше этот, чем другой, который стоит неизменно рядом, - жестокий, холодный, отрежет собственной матери грудь и выколет глаза сыну ради великой веры и во имя престола; смиримся уж с тем, что есть!
Слабые - потому что, видя зло, держались за его подол, а порыв благородного негодования вспыхивал лишь изредка, и то в кругу семьи, но чаще в глубине души, но о том, что в глубине, не выдавал тренированный взгляд.
И трусливые: дрожали за свою жизнь - а ведь смерти не миновать! раболепствовали, унижались, льстили.
"Эй, - я хочу крикнуть потомкам, - но мы не были глупы! Мы видели, что нами правит невежда, который не может толком связать два слова. Но были среди нас и такие, и они - современники наши! которые осмысленно шли в бой! Единицы? Да! И больше извне?! Искандер?!
– спорит Фатали с незримым оппонентом.
– Да!
И не только! Гибли в казематах, сходили с ума, лезли в петлю, кидались на штыки!
"Крестьяне, что ли? Горцы? Губернские поселяне? Дикий кочевой люд? Писаки?"
А разве вы будете иными? Другими? Не то же самое, что и мы вам, вы будете говорить о себе вашим далеким потомкам? "Мы не хотели быть лучше предков!"
И о двух берегах. И об Араксе. И о грани между жизнью и смертью.
Мне обидно, что..."
Был густо-густо исписан лист.
Сожженное письмо.
ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ИМЕН АЛЛАХА
Фатали недавно только мечтал: Рашид пойдет учиться, а он уже изучил арабский, фарси, знает свободно русский и французский, закончил гимназию, куда дальше? В Петербург? Тубу ни за что: климат погубит! Он пошлет сына в Париж! "Это уже было в твоей комедии, хватит! Ни за что!" Может, новую комедию написать? А и правда: закрутят развлечения голову! Мадам Фабьен Финифтер из Брюсселя, а там известный на всю Европу инженерный институт по строительству железных дорог, да, это ново, это твердая специальность, не то что сочинение романов и пьес, которые, если ты честен и правдив, останутся в сундуке, сундучная, так сказать, литература!
Рашид и впрямь стал переводить, причем с французского на русский. Мелкум-хан с братом иранского посла в Лондоне Мохсун-хана - Мамедагой - с кем Фатали посылал "Кемалуддовле", а тот на обратном пути из Лондона заехал в Париж и случайно встретил Мелкум-хана, жив, слава богу!
– прислал Фатали знаменитое письмо французского ученого Шарля Мейсмера покойному премьеру Турции Али-паше о необходимости замены арабского алфавита, неудобного для тюркоязычных народов и мешающего их просвещению; Рашид перевел это письмо на русский, а Фатали взялся переводить с русского на фарси и свой родной тюркский (для кого? кто опубликует? и где?!).