Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Ты бы, Катенька, кому-нибудь еще показала. Я тебе в таких делах советчик дурной. А ты сгоряча нагородишь тут всякого, потом сама же не рада будешь.
Но другие вельможи обрушились на Екатерину даже с яростью, и она покорно вымарывала статьи, редактируя себя без жалости (конфликтовать с крепостниками не хотела!). Никита Иванович Панин сознательно подчеркнул в Наказе фразу императрицы: "Нс народ существует для меня, но я существую для народа".
– - Вы неосмотрительны, -- заметил он сухо.– - Не уповайте на большинство --
– - Большинство, -- согласилась Екатерина, -- и неспособно породить истину. Большинство не истину, а лишь желание большинства показывает. Наказ мой -- это совет России, как жить ей...
Панину сам Бог судья. Иное дело -- философы, которые не станут возражать против плагиата. Пропагандируя в Наказе их же идеи, Екатерина наступала на больные мозоли деспотов и тиранов, далеких от понимания просвещенного абсолютизма. Но был еще один человек в Европе, которого трудно обмануть, -- это прусский король Фридрих II, знавший философию века немного лучше Екатерины. Пересылая в Сан-Суси немецкий перевод своего Наказа, Екатерина сразу зажала королю рот суровой самокритикой: "Ваше величество не найдет тут ничего нового, для себя неизвестного; вы увидите сами, что я поступила, как ворона в басне, сделавшая себе платье из павлиньих перьев..."
Екатерину навестил князь Вяземский, уныло сообщив, что Салтычиха зловредная ни в чем не созналась. Уже доказано следствием, что уши она отрывала раскаленными щипцами, на голову одной девки крутой кипяток из чайника поливала, а под спальню любовника своего, майора Тютчева, когда он вздумал на Панютиной жениться, она бочку с порохом подкатила, чтобы взорвать обоих в ночь новобрачную. Все обвинения Салтыковой строились лишь на показаниях крестьян, а дворяне (даже соседи Салтычихи) помалкивали.
– - Один Тютчев признал всю правду о мучительствах.
Екатерина спросила -- сколько лет душегубице?
– - Она вашего величества на один годок моложе.
– - Осталось последнее средство к сознанию: отвесть в застенок и на преступниках показать ей все виды лютейших пыток.
– - Это бесполезно, -- отвечал Вяземский.– - Салтычиха сама людей пытала и стонов не устрашится. Надо ее пытать!
– - Так откройте перед ней все врата ада, -- наказала она.
Генерал-прокурор собрал со стола бумаги.
– - И открою!– - сказал он.– - Есть у меня человек один неприметный, Степаном Шешковским зовется, он еще при графе Шувалове в дикастерии тайной усердствовал... Уж такого знатока анатомии, каков Степан мой, еще сыскать надо! Он, бывало, легонько пальцем ткнет в человека, так тот криком от боли исходится.
– - А скромен ли твой Гиппократ застеночный?
– - Мухи не обидит. Бога каждую минуточку поминает. По три просфорки на дню съедает. Молчалив и опечален...
Она спустилась в парк, возле подола бежала тонконогая левретка. Вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын, сопровождая царицу
– - Да, князь, устала... Я сейчас в положении кухарки, у которой на плите сразу несколько кастрюлек и не знаешь, за какую хвататься. Спешу варить немало блюд разом.
Вслед за ними шагал Елагин, который сказал, что пообещать Дидро пенсию и не давать ее -- это нехорошо, даже очень нехорошо. Екатерина резко обернулась к своему паладину:
– - Перфильич, ты помолчи, будь другом.
– - А мне-то что, -- бубнил Елагин, ковыляя следом.– - Не я же пенсию сулил человеку -- не от меня он и ждет ее...
Вице-канцлер сказал Екатерине, что посол Дмитрий Алексеевич Голицын уже имел беседу с Дидро относительно скульптора:
– - Конечно, нельзя не доверять вкусу Дидро, который обрел в Европе славу лучшего знатока искусств, но выбор, сделанный Дидро для России, меня настораживает.
– - Кого же он предлагает?
– - Этьенна Мориса Фальконе.
– - Странно! Я даже не слышала о таком мастере...
На аллее, ведущей ко дворцу, показалась шестерка испанских лошадей, которые, игриво пританцовывая, везли карету графа Строганова, и Екатерина издали помахала приятелю рукой:
– - Саня, знаешь ли ты Фальконе?
– - Понаслышке.– - Строганов вытащил из кареты корзину с клубникой.– - Говорят, маркиза Помпадур была охотницей до его психей и амуров. Обнаженные женские фигуры Фальконе таят в себе массу скромной чувственности. Но знаменитый Пигаль терпеть не может Фальконе.– - Граф протянул императрице самую крупную Ягодину.– - Это тебе, Като! Всю дорогу мучался, глядя на нее, как бы самому не съесть... ешь скорее, пока не отняли!
Екатерина повернулась к вице-канцлеру:
– - Тогда я ничего не понимаю. Надобно, чтобы посол запросил Дидро, чем оправдывает он свой выбор. Я очень плохой знаток искусств, но даже я чувствую, что от статуэток женского тела невозможно перейти к созданию монумента величественного.
Корзину с клубникой поставили на траву, все стали есть ягоды, но Елагин держался поодаль, и Строганов окликнул его:
– - Перфильич, а ты чего букой стоишь?
Лакомясь клубникой, Екатерина рассмеялась:
– - Елагин разводится со мною, яко с непорядочной женщиной. Я на весь мир растрезвонила, что обещала Дидро пенсию...
– - И не даете ее!– - подал издали голос Елагин.
– - Я еще не все вам сказал, -- доложил Голицын, -- Фальконе уже пятьдесят лет, но у него юная ученица, она же его и натурщица. Эта девка ни за что не хочет покидать Париж, а без нее Фальконе с места не стронется.
– - О боже!– - отвечала Екатерина.– - Тронь любого француза, и за ним обязательно волочится юбка. Но если посол Голицын может переспорить Шуазеля, то как-нибудь уговорит и эту девчонку...
Стал накрапывать дождик, Екатерина позвала собаку: