Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Однако, ваше величество, большие запасы леса сухого есть еще в Адмиралтействе казанском и под Мамадышем на складах.
– - Вывозите оттуда! Экономия хороша, -- добавила Екатерина, -- но мелочное скаредство загубит любое здравое дело. Потому не бойтесь поощрять радивых, выводите людей в чины, дабы горячность у всех возникала. А пока флот строите, я адмиралов затрясу насмерть за то, что плавать, сукины дети, совсем разучились. Стыдно сказать: флот русский к берегам прилип, будто старая бабка к забору в день ветреный. Пора уже нам
Флот, флот, флот -- нужен, насущен, необходим!
От офицеров флота требовали ныне не только знания дела морского, но и нравов добрых, трезвого жития. Теперь во время корабельных трапез, пока офицеры кушали, им вслух читали сочинения -- исторические, географические. Дворян стали завлекать службою на верфях: "корабельные мастеры ранги имеют маеорские, производятся в сюрвайеры и в обер-сюрвайеры, из коих последний чин уже есть бригадирский". На новых кораблях усиливали крепление бимсов, палубы стелили из дуба, чтобы они выдерживали пальбу утяжеленных пушечных калибров...
Прошка Курносов воткнул топор в бревно и, завидев начальника Адмиралтейства, забежал перед ним, проворно скинув шапчонку:
– - Ваше превосходительство, не оставьте в милости своей. Дозвольте, как обещали, в Англию на верфи Глазго отъехать.
– - Сначала тебя, байстрюка, в Мамадыш татарский загоню...
Иностранные дипломаты пристально шпионили за романом императрицы с Орловым, гадая между собою -- какой катастрофой он завершится? Людовик XV исправно читал депеши из Петербурга:
"Орлову недостает только звания императора... Его непринужденность в обращении с императрицей поражает всех, он поставил себя выше правил всякого этикета, позволяя по отношению к своей повелительнице такие чудовищные вольности, которых не могла бы допустить ни одна уважающая себя женщина..."
Екатерина всегда перлюстрировала посольскую почту, и это письмо прочла раньше французского короля. Если прочла она, значит, прочел и Никита Панин, давно страдающий от неудовлетворенного желания -- видеть Орловых подальше от двора.
– - Может, изъять из почты?– - предложил он.
– - Что это изменит? Отсылайте. Пусть все читают...
Панин осторожненько дал понять Екатерине, что пора бы уж властью монаршей избавить себя от засилия орловского клана.
– - Вы не знаете этих людей, как знаю их я!– - И этой фразой Екатерина открыто признала свой страх перед братьями.
Все эти годы, кривя душой, она выдумывала Григория Орлова таким, каким он никогда не был и не мог быть. Императрица старалась доказать всем (и в первую очередь -- Европе), что ее фаворит -- не любовник, а главнейший помощник в государственных делах. Иностранным послам она рассказывала сущую ерунду:
– - Поверьте, что граф Орлов -- мой усердный Блэкстон, помогающий мне разматывать клубки запутанных ниток...
А мадам Жоффрен она даже уверяла, что при чтении Монтескье фаворит делал столь тонкие замечания, что
Недавно он заявился весь избитый, в крови.
– - Кто тебя так?– - перепугалась Екатерина.
– - Да опять капитана Шванвича встретил. Выпили на радостях, поцеловались, как водится, а потом...– - Гришка вытер ладонью окровавленные губы.– - Надо же так -- всю соску разбил!
Екатерина сказала, что в одном городе со Шванвичем ему не ужиться, она сошлет его подальше -- за леса дремучие.
– - Хороший он человек, матушка, таких беречь надобно. Эвон, в Кронштадте комендант требуется -- Шванвича и назначь: матросы-то буяны, он их по дюжине на каждую руку себе намотает...
Вызов иностранцев в Россию для освоения заволжских пустошей Екатерина поручила Орлову, и фаворит неожиданно загорелся этим делом. Раскатывая перед государыней карты, говорил:
– - Гляди сама! От Саратова колонии дало потянутся, образуя кордоны надежные для охраны городов от набегов орды киргизкайсацкой. Хорошо бы, мыслю, поселения эти сомкнуть в степях с Новой Сербией -- тогда эту стенку не прошибешь! Ты мне, матушка, где-нибудь в степи памятник должна поставить...
Конечно, нелегко покидать уютную Голландию или обжитую Швейцарию, но несчастные и обездоленные европейцы все же отрывали себя от земли пращуров. Регенсбург стал местом их сбора: сюда стекались толпы немцев, швейцарцев, чехов, ельзасцев, богемцев и гессенцев. Их отправляли на кораблях. Распевая псалмы, пешком шагали на Русь "моравские братья", гернгутеры и менониты.
Никто не ожидал столь мощного притока людей.
– - Не совладать, хоть рогатки ставь!– - докладывал Орлов.– Нс только стариков, но даже умирающих на себе тащат...
Екатерина трезвой головой понимала: 8 шиллингов в сутки на каждого колониста -- приманка сладкая. Она нюхнула табачку:
– - Не гнать же их обратно! Что ж, старики и больные вымрут скоро. Любой город всегда с кладбища начинается.– - А для детей малых Россия станет уже отечеством...
По Волге, распустив паруса, струги спускались к Саратову; здесь их встречал, как своих земляков, гигант Пиктэ.
– - Вы обретете новое счастье!– - вещал он.– - Россия дарит вам такие права, какие сами же русские были бы счастливы иметь для себя, но таких прав они иметь не могут. Я достаточно пожил в России -- здесь трудно жить, но дышится легче, чем в Европе...
Глубокой осенью Орлов сообщил, что первые колонисты уже вышли на калмыцкую речку Сарефа. Там, в духоте высоченных трав, возникали новые поселения -- Берн, Клоран, Унтервальден, Люцерн. Моравские братья (чехи) калмыцкую Сарефу переиначили в библейскую Сарепту; старый проповедник воткнул в землю палку: