Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
– - Благодарю, -- отозвалась она, поворачивая к гроту на берегу озера.– - Укроемся от этого несносного дождя...
Стоя подле нее в укрытии грота, Потемкин заметил синяки, безобразившие руки женщины, -- она застенчиво прятала их под шалью, а он думал: "Неужели она способна прощать... даже это?" Перехватив его взгляд, Екатерина строго сказала:
– - Не будьте так внимательны ко мне, поручик...
Это был ее женский секрет: Семирамиду Севера иногда под пьяную руку крепко поколачивал фаворит Гришенька. Императрица сказала,
– - Я для вас стал уже противен?
Екатерина медленно подняла взор к его лицу. Один глаз Потемкина чуть косил, а другой был мертвенно-желтый, прищуренный, с жалобно текущей слезой... Она сказала:
– - Дождь кончается. Не будем стоять здесь. И очень прошу вас не говорить, что бумаги Ломоносова на моем столе...
Эта женщина, осыпанная самой грубой лестью лучших умов Европы и избиваемая пьяным любовником, уже начала работать над своим Наказом! Ее мучила модная в то время легисломания -жажда силою закона сделать людей счастливыми...
Потемкин нес над нею раскрытый зонтик.
Какая там Шаммурамат? Просто баба. Да еще чужая...
Дефензива -- оборона, офензива -- наступление.
– - Ух, и дадим же звону!– - сказала Екатерина ("дать звону" -- это было ее любимейшее выражение). Коляска императрицы катила в Красное Село, грачи на пашне жадно поедали червей.– Вот, -- показала на них царица, -- наглядная картина того, что сильный всегда пожирает слабого, а вечный мир -- выдумка Руссо и его голодающей братии. Смотрите, как эти птицы хватают жалких слепых червей... А по мне, так и люба драка! Но если уж драться, так лучше самой бить, нежели другими быть битой...
Показались домики Красного Села, чистые родники звенели в траве у подножия Дудергофских гор, а на склонах их плескались разноцветными шелками шатры персидского Надир-шаха. Екатерина при въезде в лагерь увидела сына: Павел салютовал матери игрушечным палашом, возле него пыжился генерал-аншеф Петр Иванович Панин -- разгневанный и страстный милитарист, желавший все в России переделать на казарменный лад, большой поклонник прусских ранжиров. Екатерина сказала камер-фрау Шаргородской:
– - Это мой персональный враг. Ишь как надулся...
Здесь, в лесах под Красным Селом, русская армия впервые начала маневрировать, побеждая мнимого врага. Князь Александр Михайлович Голицын [11], прославленный в битвах с Фридрихом II, дал войскам указание:
– - До смерти никого не поражать! Помните, что противник суть от сути часть воинства непобедимого. Засеянных крестьянских полей кавалерии не топтать. А помятых в атаках и буде кто ранен неумышленно, таковых отсылать на бумажную фабрику Козенса...
Дипломатический корпус встретил Екатерину возле шатров, в прохладной сени которых разместилась ставка.
– - Командующий здесь я!– - возвестила императрица...
Она переоделась
– - Из Вены от князя Дмитрия Голицына [12] получена депеша, начал болеть муж Марии-Терезии, император германский Франц, истощивший себя амурами с нежнейшей графиней Ауэрспейг.
– - Туда ему и дорога, -- грубо отвечала Екатерина.
– - Да не туда, -- поправил ее Никита Иванович, -- потому как, ежели муж умрет, Тереза венская станет сына Иосифа поднимать, а этот молодой хлюст въедлив в политику, аки клоп в перину.
– - Клопов кипятком шпарят, -- сказала Екатерина.
К своим "коллегам", монархам Европы, эта женщина не испытывала никакого почтения.
А вокруг пестро цвела лагерная жизнь: казаки жарили на кострах мясо, дым валил от полковых пекарен, конница разом выпивала целые пруды, оставляя биться в тине жирных карасей и карпов, которых тут же, весело гомоня, хватали за жабры солдаты. Суздальский пехотный полк, пришагавший из Старой Ладоги, заступил на охрану ставки. Командовал им маленький сухощавый офицер, чем-то напоминавший полевого кузнечика.
– - Я вас уже встречала, -- сказала императрица.
Это был Суворов -- еще не великий! Он ответил:
– - Три года назад, осенью, был допущен к руке вашего величества, а солдат моих изволили трактовать рублями серебряными.
– - Помню. Жаловались на вас... монахи. Зачем вы ихний монастырь штурмовали, всех до смерти в обители перепужав?
Суворов без робости отвечал, что не оказалось под рукой вражеской цитадели, дабы штурмовать примерно, вот и пришлось посылать солдат карабкаться на стены монастырские:
– - Ученье -- не мученье! Лишь бы с толком.
– - Из Кригс-коллегии тоже на вас жалуются, будто вы солдат полка Суздальского изнуряете маршами чересчур скорыми.
– - Ваше величество, читайте Цезаря!– - сказал Суворов, мелко крестясь.– - Римляне еще скорее нашего походы совершили...
Ближе к ночи, когда догорали бивуачные огни, Екатерина легко взметнула свое тело в седло. Суворов был человеком от двора далеким, потому именно его она и выбрала в попутчики:
– - За мной, полковник... галопом, ну!
В ночной темени их несли кони -- стремя к стремени, шпора к шпоре. В изложине ручья крутилась водяная мельница бумажной фабрики; здесь они спешились. Их встретил англичанин Ричард Козенс с фонарем... Екатерина привязала Бриллианта к изгороди.
– - Лишних никого нету?– - спросила она фабриканта. Суворову же сделала доверительный знак рукою, чтобы следовал за нею.
Козенс в конторе демонстрировал образцы бумаги, прочной и тонкой. Екатерина жгла листы над пламенем свечи, комкала их и распрямляла, писала и написанное тут же соскабливала. Ассигнации пробовали печатать еще при Елизавете, но никак не давалась заготовка "нарочитой" бумаги. Екатерина и сейчас была недовольна.