Фавориты Екатерины Великой
Шрифт:
И не будем забывать, что «колобродство» было подстроено, а бешенство организовано – слова Панина отдают чистым иезуитством. Бытует мнение, что Панин способствовал возвышению нового фаворита, чуть ли не за ручку привел под очи императрицы красавчика Васильчикова. Но такое поведение совсем не в духе сибарита и умницы Панина.
Другое дело, Васильчиков в роли «припадочного человека» был не только не опасен, но мог стать полезен, и Панин, как говорится, «держал руку» нового фаворита. Главное, что фавор Григория Орлова ушел за горизонт.
Хорошо, Орлов уже не мальчик, 38 лет, он не должен вести себя как получивший отставку подросток. Но и для зрелого мужчины его поступок объясним. Он более десяти лет состоял, как теперь говорят, в гражданском браке с женщиной, которая его предала. А
Мирные переговоры с турками были отложены, война продолжалась. Надо отдать должное Екатерине, она не взвалила за это вину на плечи бывшего возлюбленного, но видеть его не пожелала. На подступах к Царскому Селу Орлова встретил курьер с письмом от государыни. Как мы видим, его приезда ждали. «Вам нужно выдержать карантин, – писала Екатерина, – я предлагаю выбрать для временного проживания ваш замок Гатчину». После чумной Москвы карантин не понадобился, а после Фокшан, откуда чума давно ушла, он был необходим.
Что делать – поехал в Гатчину, чтобы глушить тоску пьянством и писать письма Екатерине, умоляя о встрече. В этом ему было отказано. На этот раз хандра Орлова была особенной тяжелой и затяжной. Братья опасались за его рассудок. Иван Орлов, старший из братьев, рискнул написать императрице письмо. Она ответила вежливо, по-деловому, заверила, что все Орловы будут у нее по-прежнему в чести, а что касается Григория, вот ее слова: «Когда люди, кои имеют духа бодрого в трудном положении, тогда ищут они оного облегчить; я чистосердечно скажу, что ничего для меня труднее нету, как видеть людей, кои страждут от печали». Ну не имел Орлов «духа бодрого в трудном положении»! Сама Екатерина имела совсем другой характер и предложила вполне понятное ей самой утешение: «Я повидалась входить в состояние людей; наипаче я за долг почитаю входить в состояние таковых людей, коим много имею благодарности, и для того со всей искренностью я здесь скажу, что я думаю, дабы вывести по состоянию дело обоюдно участвующих из душевного беспокойства и возвратить им состояние сноснейшее».
«Сноснейшее» состояние, с точки зрения Екатерины, можно было обрести с помощью новых льгот, то есть подарков. Она буквально задарила Григория Орлова и его братьев. Бывшему «гражданскому мужу» сверх его обычного ежегодного содержания в 150 000 рублей назначалась еще добавка в 10 000 рублей для строительства нового дома. Он может поселиться в Москве, и вообще где только пожелает, главное, чтоб он не просил о свидании в течение года, ему разрешалось жить в любом из подмосковных дворцов Екатерины, пользоваться ее каретами и прислугой. Конечно, в число подарков входили и «душки», их никогда не бывает в достатке. Что еще? Сервизы, конечно. Серебряный сервиз – праздничный, потом второй – на каждый день.
Жадность и скаредность никогда не были присущи Орлову. Он потерял любовь и уважение государыни, а значит, саму жизнь. А теперь вывернем все наизнанку. Помните книгу Вересаева о Пушкине? – Цитатник, где каждая последующая цитата опровергает предыдущую. Я понимаю, смешно ставить Орлова рядом с Пушкиным, но жизнь и гения, и фаворита, и самого скромного человека полна противоречий.
В книге К. Валишевского «Роман одной императрицы» читаю следующее: «В начале своего царствования Екатерина пострадала от своей неосторожности, которая ей стоила больших неприятностей. В 1762 году офицер по имени Хвостов, уполномоченный составить инвентарь гардероба покойной императрицы Елизаветы, был арестован под подозрением в расхищении на сумму 200 000 рублей. Видели одну женщину, украшенную драгоценностями, принадлежащими покойной государыне; ее признали за одну из бесчисленных любовниц фаворита Григория Орлова, который, по всей вероятности, делился любовью красавицы с Хвостовым; этот же последний, по донесениям Беранже, французского дипломата, был с некоторых пор в связи с новой царицей, если еще не раньше пользовался ее милостями». Видите, как все переплелось. Как говорится, за что купил, за то и продал. Но насколько можно этому верить?
Тот же Беранже три года спустя, в 1765-м, пишет о Григории Орлове в Париж: «Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя негодование
Французский посланник Дюран высказывается об Орлове еще жестче: «Природа сделала его не более, как русским мужиком, таким он и остался до конца. Он развлекается всяким вздором; душа у него такова же, каковы у него вкусы. Любви он отдается так же, как еде, и одинаково удовлетворяется калмычкой или финкой, так и самой хорошенькой придворной дамой. Это прямо бурлак».
Не любили французы Григория Орлова, а между тем англичане относились к нему гораздо лучше. Письма в Париж и Лондон – это всего лишь дипломатические отчеты.
Если ты поладил с Орловым, он уже хорош. А с Францией в те времена у нас были сложные отношения.
Князь Щербатов, автор книги «О повреждении нравов», на фоне всех последующих фаворитов относится к Григорию Орлову вполне терпимо. Граф никому не льстил, не подхалимничал, находил достойных сотрудников, говорил Екатерине «пусть горькую, но правду», не был, как иные, помешан на роскоши, одна беда – без меры любострастен.
Историк Шлоссер в русском переводе: «Некоторая холодность Орлова к императрице за последние годы, поспешность, с которой он в последний раз уехал от нее, не только оскорбившая ее лично, но и долженствовавшая иметь влияние на политику, подавая туркам повод усматривать важность для России предстоящего мира, наконец, обнаружение многих измен – все это, вместе взятое, привело императрицу к тому, чтоб смотреть на Орлова, как на недостойного ее милостей…»
То есть в отсутствие Орлова кто-то «открыл императрице глаза». Но ведь мимолетные любовные связи вполне в духе эпохи, и если они были, то Екатерина наверняка о них знала. Знала и прощала. Отлистайте мой труд назад до письма к госпоже Бельке: «Мои ангелы мира, думаю, находятся теперь лицом к лицу с этими дрянными турецкими бородачами. Григорий Орлов, который без преувеличения самый красивый человек своего времени…» А ведь это писано накануне отъезда Орлова в Фокшаны. Что это? Императрица все еще сохраняла чувства к Орлову или лицемерила сама с собой, деля ложе с Васильчиковым? Тот, кто «открывал глаза» императрице, имел давнюю неприязнь к Орлову. Может быть, он заботился о государственной пользе, но и зависть тут играла не последнюю роль. Высоких сановников можно понять – кто, собственно, он такой, этот Орлов? Почему мы, князья по крови, скачем рядом с каретой императрицы, а он сидит внутри этой кареты – любимый и обласканный? А почему раньше не «открывали ей глаза»? Да потому, что она не хотела их открывать. Причина их разрыва, по-моему, самая простая – разлюбила, и ничего с этим не поделаешь.
Только в конце декабря Орлов нашел в себе силы оставить Гатчину. Он приехал в Петербург и поселился у брата Ивана, а 25 декабря, на Рождество, явился во дворец и вел себя так, словно ничего не произошло, – со всеми был любезен, шутил, перемолвился парой фраз с императрицей. По свидетельству графа Сольмса (прусский дипломат), они беседовали о картинах, очевидно недавно приобретенных. Орлов держался с Екатериной подчеркнуто почтительно. После бала он принялся делать визиты. Петербург недоумевал.
Видя, что Орлов победил свою хандру, Екатерина нашла ему работу, послала его в Ревель командовать Эстляндской дивизией. Конечно, это была ссылка, но почетная. На Балтийском море действительно было неспокойно. Швеция грозила войной.
Орлов исчез с дворцового ринга. Панин мог торжествовать, а вместе с ним и Павел, понуждаемый своим воспитателем к решительным действиям. Но Екатерина их переиграла. Как никогда нежная и внимательная с сыном, она предложила перенести торжество по поводу совершеннолетия наследника на год – до его женитьбы. Невеста была выбрана при полном согласии – семнадцатилетняя Вильгельмина, принцесса Гессен-Дармшадтская. После крещения она стала Натальей Алексеевной. Павел полюбил жену, но брак был неудачным. Как впоследствии выяснилось, она изменила мужу еще до свадьбы. Два года спустя Наталья Алексеевна умерла родами. Об ее измене Павлу сообщила Екатерина, не пожалела сына.