Фебус. Принц Вианы
Шрифт:
Первый минус — это полное отсутствие памяти носителя моего тела до моего вселения в него. Полтора десятилетия так навскидку. А второй минус придется еще поискать. Вот так и крутил я эту мыслю, слушая парня в пол уха.
— С какого конкретно ты места?
— С южной Ютландии, сир.
— Разве там не дойчи* живут?
— Нет, сир, дойчи гораздо южнее находятся. Севернее нас даны*, а мы — варяги, нас еще ютами* дразнят. На запад остатки англян, что на остров не перебрались. На восток — шверинцы. На юг — алеманы*. А вот за ними дойчи.
— Ochuet, dajte dva, —
— Schto dva? — переспросил меня парень на том же языке. — Schto vam podat?
— Ты и русский язык знаешь? — вопрошаю из осторожности по-васконски.
— Русы когда-то были частью ютов, но давным-давно ушли на восток. Лет с пятьсот так, точнее я не помню, — и добавил. — Stariky bajaly, chto uvel ich konung morja Rurick v tzarstvo testia svoego.
Рано еще мне так раскрываться. Рано. А мальчишке за зондаж пять с плюсом. И я перевел беседу снова на васконский язык.
— А в рабство как попал. Я понял так, что родился ты свободным.
— Да ваши вассальные мурманы* из Биарица, сир, и напали. Кого побили, кого похватали. Так я и на их ladie и оказался? — слово ладья он опять сказал по-русски. — Это был их последний поход за женщинами.
— За женщинами?
— Да, сир, им же запрещено жениться на местных.
Вот стервец. Пороть мало. Но чувствуется школа. Ох, не прост был капеллан в моем замке, ох не прост.
— А потом — в Биарице, они меня определили в монаршую квинту — долю в добыче. Отвезли в замок, там постригли и приставили в капелле прислугой за все. Крестили по местному. А как вырос, майордом определил кнехтом* в конные арбалетчики, хотя капеллан очень уговаривал принять сан.
— Почему не принял? Быть идиотом* тебе не грозило?
— Даже если перестать брить тонзуру*, сир, то веревочный пояс затягивает чресла на всю жизнь, — ответил парень довольно жестко, но в пределах вежливости.
Философ, однако, в такие-то годы.
— Баб любишь больше вина? — спросил в лоб.
— И это тоже, сир, — не стал он запираться.
Вот так вот. Если приближать такого, то постоянно придется тюкать по темечку — предупреждая об опасности «медовой ловушки». Но в это время до такого могли и не додуматься. Хотя уже в Библии такое руководство есть. Глава про Эсфирь, которую руководители еврейской общины подложили под персидского царя, с целью свалить первого министра. Но, слава Богу, не жертва священника-педофила.
— А здесь ты кто?
— Как кто? Ваша охрана. Вы же сами распорядились оставить кнехтов в лесу западнее Плесси-ле-Тура на всякий крайний случай с запасными лошадьми. Вот мы и пригодились.
Теперь лови, парень, разрыв шаблона.
— Хочешь быть свободным?
И вот тут уже он меня удивил, порвав все мои шаблоны.
— Нет, сир. На свободе я умру от голода. Или подамся в разбойники, и меня повесят. Лучше буду у вас в кнехтах. По сравнению со свободными простецами кнехт в войске конде* — большой господин. Хоть и раб.
И тут я решился. Была — не была. Все одно пора действовать. Завтра уже может быть поздно.
— Ты тайны хранить умеешь?
Паренек спокойно и с достоинством ответил.
— Да, сир.
— И какие тайны ты хранишь?
— Если я вам о них сейчас поведаю, сир, то они перестанут быть тайнами и окажется, что я их не умею хранить.
Вот так вот. Браво! Раб! В лицо «государю»! Ой, мама, роди меня обратно. Куда я попал?
— Хорошо. Тогда скажи: стоит ли мне тебе доверить свою тайну. Страшную тайну, которая тебя может, как возвысить, так и погубить.
Микал промолчал. А я его в этом еще и простимулировал.
— Не торопись отвечать. Все взвесь сначала. Ты же умный мальчик. Могу гарантировать только одно: если решишь все оставить как есть, то для тебя все и останется, как и было. В противном же случае в твоей судьбе пройдут большие перемены. Замени факел, за это время все и обдумаешь.
Микал ушел, и я снова остался в одиночестве. Черт возьми, это попадалово. Читал книжки про такое, примерял на себя, естественно, но в моих думках все проходило в той истории, которую я хорошо знал. А вот теперь как выгребать? «Ничто не выдавало в Штирлице русского разведчика, кроме буденовки и волочащегося за ним парашюта».
Вернулся Микал. Один. Принес с собой три готовых к запалке факела.
Заменил прогоревший факел на новый. Его лицо при этом хорошо осветилось. Это гут.
Потом он встал на колени и сказал, прямо глядя мне в глаза.
— Располагайте мной, сир, так, как посчитаете нужным. Я готов принять вашу тайну и хранить ее ото всех. Не выдать ее даже под пытками.
Глаз не отводит. Это хороший признак.
— Под пытками говоришь? — усомнился я. — Пытки разные бывают. Видел я людей, которых не сломила невыносимая боль, но ломала угроза потери бессмертной души.
Боже что хрень я несу…
— Я ваш, сир, душой и телом. Иисус Христос тому порукой и Отец Дружин*.
Он торопливо перекрестился.
— Мало, — сказал я. — Волосом* поклянись, что он лишит тебя мужской силы в случае твоего предательства.
В глазах мальчишки мелькнул даже не страх, а ужас.
— Откуда вам такое известно, сир? — не сказал он даже, а торопливо выдохнул.
— Для начала условимся, что вопросы здесь задаю я. Ну, так как?
— И Волосом клянусь я, что буду верен вам и телом и душой, что жизнь моя и смерть моя принадлежит вам, сир.
— Теперь верю, — констатировал я ситуацию. — Посоветуй, кем тебя назначить, чтобы ты всегда был при моей персоне, а не в чьем-то копье? И главное, чтобы это назначение не вызвало ничьей зависти.
— Вашей ступенькой, сир.
— Кем?
— Ступенькой, на которую вы будете опирать ногу, когда будете садиться в седло. Неужели вы такого не помните?
— В том-то и состоит моя тайна, что я ничего не помню до сегодняшнего дня. Совсем ничего. Даже то, кто я? Теперь тебе понятна какой страшной силой обладает эта тайна?