Феденька
Шрифт:
Рома с тяжёлым сердцем побрел к Оле. Когда он вошёл в комнату, она уже собрала свои вещи. Роман мялся в дверях, не в силах подобрать слова. Оленька упростила ему задачу:
–Я всё поняла, – сказала она, – Спасибо тебе, Рома за всё что ты сделал для нас. Мы тебя никогда не забудем.
Девушка подошла к нему и погладила по руке.
–Не вини себя, ты очень хороший, – прошептала она и, подхватив нехитрые пожитки, направилась к выходу. Она видела Веронику, стоящую у окна в кухне, скрестив руки на груди. Роскошные кудри рассыпались по плечам, отливая золотом в лучах
Рома проводил до лифта. Пока кабина гудела и тряслась где-то на нижних этажах, он взял Оленьку за руку.
–Прости….
–Надо было сразу мне сказать, что ты женат. Тогда бы этого не случилось. – Оля подняла голубые глаза на парня.
– Я её понимаю. Представь, если бы она привела в дом незнакомого мужика и ставила жить, тебе бы это понравилось?
Дверцы разъехались, открыв взору ярко освещенный лифт.
–Звони мне, если нужна будет помощь. Звони в любом случае. Я всегда помогу, Русалка.
Оля вошла в кабину и обернулась. Вид у Ромы был виноватый и разочарованный. Дверцы захлопнулись и лифт стремительно понёс Оленьку вниз.
На улице холодало. Оля вспомнила, что теплые вещи остались в их с Егором квартире. Если, конечно, Тоня не выбросила ничего. Комната в общежитии, где Оленька жила раньше, была занята новыми жильцами. Оставалось лишь одно- вернуться в бабушкин дом. Но посмотрев расписание электричек, Оля поняла, что сможет уехать лишь завтра в обед.
Ноги сами принесли ее к дому Марии Григорьевны. Оля поднялась на этаж и нажала кнопку звонка. Мария Григорьевна отдыхала перед телевизором и никого не ждала. Подойдя к двери, она взглянула в глазок и отпрянула в испуге.
«Надо звонить Тоне!» – первая мысль настигла ее внезапно.
Потом она снова взглянула на Оленьку, сиротливо сжимающую в руках пакет с вещами.
–Чего тебе, Оля? – сквозь закрытую дверь спросила мама.
–Мария Григорьевна, я хотела вас проведать. Я завтра уезжаю…
–Вот и езжай, не за чем тебе сюда ходить. Ничего ты здесь не поимеешь!
Оля притихла, пытаясь понять смысл слов.
–Мария Григорьевна, я хотела попрощаться….
В груди Марии Григорьевны всё сжалось. Она уже не знала, кому верить: словам Тони или влажным глазам Оленьки. Ведь она так любила Егора, она ждёт ребенка от него.
В голове возникла Тоня, хитро спрашивающая: «а его ли это ребёнок? Чего она хочет? Ничего не получит!»
–Попрощалась? – строго спросила мама.
– А теперь иди, куда шла! Ничего ты здесь не получишь!
–Я только хотела… – задыхаясь от слез прошептала Оля, но не закончила фразу, развернулась и пошла на улицу. Последняя тоненькая ниточка, соединявшая Олю с миром Егора, лопнула в одно мгновение. Теперь только она. Она и Феденька.
Уже темнело, когда Оля, намотав пару сотен кругов по парку, направилась к дому на набережной. Она отсчитывал каждый шаг, а в голове всплывали тяжёлые шаги Егора в тот, последний для него, раз. Почему он так поступил? И с каждым шагом в ее сознании крепло понимание, что отзвуки шагов в пустом подъезде отдавались словами «Не я. Не я.» Небо, крыша, шестнадцать, пятнадцать… три, два, один. Удар.
Оля остановилась. Феденька, не дававший о себе знать весь день, толкнул в бок, и живот стал каменным. «Ты не должна об этом думать» – как бы говорил сын.
«Я не могу об этом не думать, малыш. Иначе сойду с ума».
Вот дом. Знакомый до боли подъезд. Бледнеет окно кухни. Оля поднялась на этаж и постучала. Через пару минут провернулся ключ в замке и дверь отварилась. Паша удивлённо уставился на девушку:
–Ольга? Что ты здесь делаешь?
–Павел, простите за беспокойство, но здесь оставались мои вещи. Я бы хотела их забрать.
–Ну что ж, проходи….
Он впустил девушку и помог раздеться. Она прошла в комнату и огляделась. Здесь почти ничего не изменилось: те же обои, та же -их с Егором- мебель.
–А где Тоня?
–Ушла к матери только что.
– Он чувствовал неловкость, даже стыд перед этой худенькой бледной девушкой с круглым большим животом.
–Как Мария Григорьевна, здорова?
–Как обычно, давление шалит. После случая с Егором она постоянно болеет.
–Я заходила к ней перед отъездом, – проговорила Оля и взглянула на набережную. Бурные серые воды беспокойно бились о плиты. Девушка поежилась.
–Ты куда-то уезжаешь? Вещи, скорее всего, в кладовой лежат, – спохватился Паша, – сейчас поищу.
И он ушел в прихожую, там напротив входной двери была небольшая кладовая. Скорее, чулан по размеру, но довольно вместительный. Паша шуршал пакетами, уронил какую-то коробку, но сумел найти большой бумажный пакет с вещами прежних жильцов. Оля без труда опознала свою зимнюю куртку, пару шапок и перчатки. Она гладила серый мужской шарф, невероятно мягкий и приятный, и вспоминала Егора. Никогда не унывающий, жизнерадостный, он смеялся у порога и накидывал на нее этот шарф как лассо. Притянув к себе, целовал ее, хохочущую.
Паша ушел на кухню. На висках проглядывала седина, но он так и не научился выносить женские слёзы. На него накатывали разом ступор и паника, и он не знал, куда себя деть. Его бывшая жена любила закатывать истерики, она могла часами плакать, а он был готов в это время биться головой об стену. Когда она заявила, что уходит, он не отговаривал, не упрашивал – собрал вещи и ушёл. Теперь он, угасший и бессильный, словно побитый пёс, стоял на чужой кухне, в чужой квартире и ждёт, пока перестанет плакать чужая ему беременная женщина. Оленьку ему было жаль.
Через пятнадцать минут он заглянул в комнату. Оля сидела и с любовью складывала вещи в аккуратные стопки на диван.
–Всё хорошо?
Оля подняла просветлевшие глаза и ответила: «Да. Мне пора идти.»
–Где ты живёшь сейчас?
Оля пожала плечами:
–Завтра я возвращаюсь домой, в посёлок.
–А сегодня?
–Сегодня возьму билет и буду ждать там, чтоб не опоздать.
Паша нахмурился. Эта идея ему не понравилась. Он окинул взглядом девушку, ее живот, тонкие ручки и светлые волосы.