Федералист
Шрифт:
Они обязательно попытаются прорваться на материк, хотя уже ясно — бесполезно. Хотя бы для оттягивания капитуляции. Уж очень обидно проигрывать сиволапым мужикам. Вот пусть и попытаются, подставляясь под жерла. Что бы ни жужжали великие стратеги из Конгресса, устраивать высадки и вновь проливать кровь своих парней не собираюсь.
Зачем терять людей в кровопролитных атаках, если сами рано или поздно сдохнут от голода? Пусть они прутся от безнадежности на редуты. Я подожду и встречу.
— Задание выполнено! — проорал очень довольный сюрпризом, поймав на выходе из форта, Рюффен. — Север Америки окончательно и бесповоротно очищен от малейшего признака республиканцев и их европейских
— Вольно, бригадный генерал, — отвечаю обнимая. — Пойдем ко мне, поговорим. А вечером для твоих офицеров устроим прием с застольем.
— У меня подарок, — хитро щурясь, сообщил Франсуа. Поднял руку, подзывая. — Дивизионный генерал де ля Грав, — торжественно провозгласил, показывая на подошедшего худого господина с орлиным носом в синем мундире.
У того крайне недовольный вид. Мне бы тоже не понравилось выступать в виде отловленной в лесу зверушки.
— Поймали практически без штанов в гостинице, — не стараясь понизить голос, доложил Рюффен. — Вместе с кучей бумаг. Представляешь, прямо перед появлением драгун составлял донесение об отсутствии угрозы со стороны инсургентов. — Он гулко рассмеялся. — А в одном из личных писем в Париж утверждал, что Дюфур никуда не годится. Надо доверить командование экспедиционным корпусом ему, и нас разгонят одним грозным рыком. Когда их обложили в Шалони, почти пять тысяч человек, из которых не больше нескольких сотен местные предатели, моментально сдались. Якобы раз положение безнадежно и генерал исчез, нечего сопротивляться. Тьфу, — он с презрением плюнул на землю. — Не любою индейцев, но те настоящие воины. А эти… Даже для виду генералы не сопротивляются, а рядовые поднимают бунт. И спрашивает меня, чего это я не на их стороне?
— Наверное, потому что в республиканской армии тебе не светит генеральская должность? — ответил я с невольной усмешкой.
Декларация об освобождении рабов, изданная франками, наделала громкого шума. Были в немалом количестве беглые. Многие отправлялись прямиком к частям экспедиционного корпуса или в Новый Амстердам в надежде невесть на что. Никто не собирался их кормить или давать работу. Напротив, готовые трудиться за любую мелочь, они сбивали местным уроженцам цены и заполучили нерассуждающую ненависть прежде равнодушных горожан.
Американские республиканцы частенько относились к беглым не лучшим образом, но тут уж как везло, квакеры могли и помочь. Регулярная армия вообще игнорировала нужды нескольких тысяч человек, таскающихся сзади. Даже оружия не доверяла, используя на черных работах. Излишне темная кожа у офицера — это по франкским понятиям смешно. А вот белых сервентов франки охотно брали в ряды, да те редко к этому стремились. Притеснять работника в военное время не самая удачная идея, всегда может отомстить и уйти. А кто имел желание воевать или горячую кровь, без особых проблем мог пойти заместителем. Многие неплохо зарабатывали на этом и служить бесплатно чужакам не собирались.
— Это замечательно, — обращаясь к подошедшему ля… как его там, сказал я, — до сих пор у меня в плену не было человека вашего звания. Полковники самое большее. Ну капитаны и лейтенанты не в счет, но генерал… капитан Рейс!
— Да, мой генерал, — моментально отозвался вечно ошивающийся рядом начальник военной полиции.
Еще один старый кадр. Если мы имеем грубого, злого садиста рядом, посылать его в бой было бы расточительностью. Полезнее использовать в интересах дела. Практичность прежде всего.
— Бригадного генерала в городскую тюрьму, — приказал я. Там была парочка особо темных и паршивых камер, где даже летом замерзаешь. — Вот в худшее из существующих помещений и определи.
— Вы, — стряхивая руку Рейса, вскричал пленный генерал. — Как можно?
— Из семнадцати тысяч попавших в плен и арестованных за сомнительное прегрешение быть мятежником против республиканской власти американцев на сегодняшний день умерло две трети, — с невольно прорвавшейся ненавистью отчеканил я. — Вы не можете не знать, что офицеров и бойцов Континентальной армии держат в плавучих тюрьмах — старых кораблях — возле Нового Амстердама. В качестве пайка выдают полфунта риса в день без соли, и отсутствуют даже черпаки. Им приходится качать помпы, медленно сходя в могилу от непосильного труда и цинги. Из семи попавших в ваши руки в самом начале членов Конгресса трое скончались, один сошел с ума. Обмен вами не предусмотрен. Вы после этого смеете говорить о благородном отношении к пленным? Любой рядовой экспедиционного корпуса, подписавший заявление об отказе воевать против Федерации, имеет выбор спокойно жить и наниматься за жалованье, приходя лишь вечером отметиться у местных властей или отправиться на западную границу со своими товарищами служить в обмен на предоставление свободы и земли. А вот офицерам приходится расплачиваться за нарушение законов войны и благородного поведения. И чем выше звание, тем хуже для них.
— Это Дюфур! Почему вы переносите на всех?
— Потому что за молчание и выполнение подобных приказов приходится платить. Ян, — сказал я, отворачиваясь, — он мне надоел. Займись.
Фламандец моментально врезал ему кулачищем под дых, отчего бригадного генерала скрючило, и добавил по затылку с довольной усмешкой. Я дальше не смотрел, вполне удовлетворенный, и пошел по улице. Почти сразу Рюффен догнал и пристроился рядом. Вид у него был несколько растерянным.
— Вообще-то подобного рода чеканные фразы, — пробормотал Франсуа через несколько шагов, — насчет того, что за такие приказы надо отвечать, можно легко и к нам применить. Если кто-то нечто делает, не предусмотренное законом и моралью, это не означает, что стало позволительно всем. А то так недолго и до массовых расстрелов вражеских солдат. Сам же тогда взбесился и заставил кирасир уничтожить показательно.
— Ты прав, — легко согласился я.
Слушать нас некому, мои и его сопровождающие слегка отстали, обмениваясь впечатлениями. Большинство знакомы и давно не виделись, есть о чем посудачить и без надоевших командиров. Да и не принято у нас подслушивать. Невольно можно гадость узнать. Военные народ прямой — вызовут на дуэль моментально. Окончательно идиотской привычки так и не поборол, сколько ни доказывал, что они оказывают услугу врагу, убивая товарищей. Хуже того, очень часто отличаются таким поведением произведенные в офицеры из простолюдинов.
Хочется кому-то нечто доказать и продемонстрировать наличие чести. Ходить на стволы впереди своих солдат — достаточная демонстрация храбрости. Вполне адекватные люди доказывали в ответ, что на войне иногда гораздо труднее свыкнуться с лишениями и усталостью, чем с опасностями, к которым невольно привыкаешь и встречаешь достаточно хладнокровно. А оскорбления надо смывать кровью, и это не имеет отношения к стоянию в цепи под огнем противника.
— И мне это обязательно припомнят — не сейчас, так позже.
Рюффен покосился на собеседника. Он помнил Ричарда прежним, молодым парнем, готовым веселиться и внимательно слушать чужие доводы. В этом тот не изменился. Однако превратился в настоящего генерала, на расстоянии излучавшего силу и власть. Привычка командовать, распоряжаться, отдавать приказы, которые выполнялись незамедлительно, так и перла наружу. Никому не пришло в голову возражать по поводу обращения с пленными. Поведение палача, нисколько не сомневающегося, что не одернут. Генерал разрешил!