Федор Апраксин. С чистой совестью

Фирсов Иван Иванович

— Призови ко мне кригс-комиссара, пускай бумаги оформит, я свои две тыщи флоту жалую. Не помирать же с голоду матросам.

В конце мая прискакал нарочный из Ревеля, привез эстафету: «У входа на рейд лавируют под парусами двадцать два корабля под английским флагом».

Собрался Верховный тайный совет. Апраксин доложил все, как есть.

— Эскадры к баталиям не изготовлены. Пороха вполовину нет, провизии на треть, — загибал пальцы, — половине офицеров жалованье за два месяца не плачено.

По мере того как Апраксин говорил, физиономии у всех вытягивались. Но Меншиков, как всегда, нашел выход:

— Выходи, генерал-адмирал, на рейд, покажись покуда на вид, что ты живой, а там разберемся.

— Мишурой хочешь отделаться, князь? — нахмурился Апраксин.

— Так государыня порешила, — вилял хвостом князь.

— Вся надежда на Кронштадт, Кроншлот и цитадель, — твердо сказал Апраксин. — Сие я на себя возьму.

В тот же день Апраксин ушел инспектировать Кронштадт. Итоги оказались неутешительными. «Нашел крепость в великой неисправности, — доносил он императрице, — а именно: батареи пушками не удовольствованы и во многих местах не готовы».

На борту «Святой Екатерины» собрался совет флагманов.

— У семи нянек дитя без глазу, — возмутился адмирал. — Моряки сами по себе на море, солдаты на берегу. Сколь раз князь сюда ездит, а толку нет. — Адмирал взглянул на Сиверса: — Бери, Петр Иванович, тыщу солдат, две сотни пушек, оборудуй военную гавань. Тебе, Наум Акимыч, — кинул взгляд на Сенявина, — вручаю цитадель с тыщею солдат и пушками. Сего же дня принимайтесь за дело. Не ровен час, встретим адмирала Роджера. Кончишь дела в цитадели, Наум Акимыч, перебирайся ко мне на корабль.

Вскоре к англичанам присоединилась датская эскадра из семи кораблей. Морские державы прощупывали на прочность морскую мощь России. На всякий случай английский король прислал письмо, что его флот прислан «не ради какой ссоры или несоюзства», но только из желания сохранить мир, а то, мол, угроза есть от российского флота…

Прочитав письмо, Апраксин рассмеялся и доложил Екатерине:

— Слава Богу, государыня, что заморские гости помнят еще поступь благодетеля нашего, отца-императора. Пускай страшатся. Нам-то не след с ними связываться. Я нынче выведу эскадру за Котлин. Обойдемся экзерсициями. На худой конец крепостными орудиями отобьемся, там у нас почитай тыща стволов, не впервой, шведа в свое время отвадили. В Ревель я послал эстафету, також эскадру по тревоге поднять, а пушки на берегу снарядить и держать в готовности, — добавил, — а ты аглицким отпиши, не указ они нам, за себя постоим.

В разгар лета на взморье показались два английских корабля. Апраксин выждал, когда они подойдут поближе, подозвал командира:

— Пугни их холостыми, одним деком правого борта.

Спустя несколько минут борт «Святой Екатерины» сверкнул огнем, окутался голубыми клубами. Дым еще не рассеялся, а марсовый матрос озорно крикнул:

— Корабли на весте ворочают в обратный курс!

— То-то, — ухмыльнулся Апраксин, — пошли, Наум Акимыч, обедать…

С началом осенних штормов, не сделав ни одного выстрела, английские и датские корабли удалились с миром…

Адмирал покидал «Святую Екатерину» перед заходом солнца. По уставу, как только светило скроется за горизонтом, корабль спускает флаг и зажигает якорные огни.

Так случилось, что шнява с Апраксиным отвалила за борт в тот момент, когда труба заиграла вечернюю зарю. Первому адмиралу корабль салютовал пушками. Вместе с кайзер-флагом медленно опускался корабельный Андреевский флаг. Эскадра навсегда прощалась со своим главным флагманом.

Долго стоял на юте Федор Матвеевич, вглядываясь в сумрачную даль, где таяли, призывно манили к себе родные огоньки кораблей…

«Почитай тридцать годков флотского бытия из шести с половиной десятков живота, по совести достаточно», — пришло вдруг на ум…

Следующую кампанию флот не покидал своих стоянок, эскадры в море не выходили по причине крупных недоимок средств, отпускаемых на содержание кораблей. Впрочем, было сделано исключение по печальному поводу. Летом, в день своего семидесятилетия скончался адмирал Корнелий Крюйс. Тело его отправили кораблем, как он завещал, на родину, в Амстердам.

На море царил штиль, а на берегах Невы шквалы следовали один за другим и постоянно штормило.

В начале мая скончалась Екатерина. В день кончины Меншикову как-то удалось подписать у нее санкцию на арест и ссылку врагов, своих бывших союзников — генерала Девиера и графа Толстого.

На престоле воцарился двенадцатилетний Петр II, а Меншиков на второй день после кончины Екатерины становится адмиралом и вскоре генералиссимусом. Его звезда достигла зенита, он обручил свою шестнадцатилетнюю дочь Марию с императором-мальчиком. Не проходит и месяца, как князь заболел и слег в постель.

Из тени появился на сцене хитрый, изворотливый вице-канцлер Андрей Остерман. Он полностью избавил Петра II от влияния Меншикова, и в начале сентября всесильный князь с семьей, лишенный всего и вся, отправляется в далекую ссылку.

Давно ждут своего часа Долгорукие. Молодой князь Иван Долгорукий становится неразлучным и незаменимым другом Петра II. Время проходит в попойках, увеселениях, охоте, разврате.

Зимой двор покидал берега Невы, перебирался в Москву: предстояла коронация Петра II.

У Апраксина состоялся разговор с Наумом Сенявиным. Его произвели в вице-адмиралы. Летом он отвозил в Киль герцога Голынтинского с Анной Петровной.

— Ты, Наум Акимыч, прошлой зимой на Воронеж ездил, читал я твой доклад. Пора определяться с корабликами.

— Канители там много, ваше превосходительство, я токмо Тавров осмотрел. Надобно другие верфи проверить, — доложил Сенявин.

После нового года президент Адмиралтейств-коллегии Апраксин начал собираться в дорогу. Ему положено было быть в свите императора. За себя он оставлял вице-президента Сиверса. Дело вице-адмирал знал, службу правил отменно, правда, был тяжел на подъем, неуживчив…