Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
— «Грамота королю мадагаскарскому, 1723 год ноябрь 9, — читал вслух Апраксин, — Божьей милостью Мы Петр I Император и самодержец всероссийский…»
В середине декабря на рейде Рогервика, в 30 милях от Ревеля, Апраксин провожал в дальний вояж «Амстердам» и «Декронде». 20 декабря в 4 часа пополуночи на «Амстердаме» дважды ударила пушка. Корабли пошли в поход, ветер был зюйд-ост…
Из донесения командира Ревельского порта Апраксину: «8 января пополудни в 4-м часу прибыли паки к Ревельскому порту. «Амстердам»
Корабли на траверзе Либавы прихватил жестокий шторм. У «Амстердама» разошлась обшивка в носу, воду качали всеми насосами, а она прибывала. Вильстер повернул обратно, подошел к берегу, начал ремонт: фрегат накренили, чтобы оголить днище, и опять беда, не рассчитали балласт для крена, и корабль повалился на бок, лег бортом на мелководье.
Получив доклад, Петр страшно гневался, хотел послать другой корабль. Потом согласился с мнением генерал-адмирала. Апраксин облегченно вздохнул, срочно послал эстафету в Ревель: «Его Императорское Величество указал намеченную вашу экспедицию удержать до другого благополучного времени, понеже то время было намеченное за противными несчастиями прошло».
— Оно, может, сие и к добру, — успокаивал Петра Апраксин, — утопили бы наши кораблики в океане вместе с людишками и червонцами, одна погибель.
Петр рассмеялся.
— Ладно, погибель, обмишуриться могли б. Гаврила разведал, короля-то нет единого на Мадагаскаре, князьков там дюжина, между собой свару чинят. — Петр прищурился, размышляя о другом, затаенном. — Нынче я в Москву отъезжаю. Присмотри, кого послать бы к океану Великому, еще Соймонов о том толковать на Каспии. Пора настала проведать сошлась ли Америка с Азией, да и путь к Индии оттуда сподобней…
Из Москвы, после коронации Екатерины, император вернулся веселым. Обговорили подходящих моряков в Камчатскую экспедицию. Петр делился впечатлениями:
— Нагляделся я в Белокаменной на купчишек наших, серые они, упускают капитал супротив иноземцев, те рвутся к нам за товаром, свой везут, монету наживают.
— Ведомо мне то, государь, по Архангельскому. Подобных Бажениным не сыскать покуда.
— Наши люди ни во что сами не пойдут, Федор, ежели их не приневолить. — Петр взял со стола бумагу, — надумал я кумпанию собрать коммерсантов для торговлишки с Гишпанией.
— Сие доброе.
— Подбирай кораблики, шкиперов. Капитанов на-Великий океан сыскал?
— Более сподобен, мне думается, капитан Головин, восемь годков в Голландии отплавал, полсвета обошел.
— Сынок Федора Алексеевича, царство ему небесное? — перебил Петр.
— Он самый, командир отменный, сам выпрашивается в вояж.
— Призови его ко мне. Еще кто?
— Чириков Алексей, лейтенант, к нему в помощники пойдет.
— Помню, экзаменовал его, толковый гардемарин был в академии.
Вскоре
Головина Петр знал чуть ли не с пеленок, крестил его в свое время, разговор начал без обиняков:
— Намереваюсь отправить тебя с вояжем на Великий окиян.
— Государь великий, готов хоть сейчас плыть к океану.
— Дурень, — усмехнулся Петр, прежде чем плыть, до него доехать надобно.
— Как так? — недоумевал Головин. — На кораблях ходят, а не ездят.
— Толкую тебе, на телегах с обозом поедешь на Великий океан, изладишь там суда, поплывешь проведывать, сошлась ли Америка с Азией.
— Винюсь, государь, не достоин я такой чести. По мне в море кораблем нынче готов идти, но телегами не привык командовать. Уволь, пожалуй.
«Хоть стервец не юлит, как иные», — усмехнулся Петр.
— Ступай с Богом на корабли.
Мрачные тучи заволокли небо до горизонта и вторую неделю неслись одна за другой беспрерывной чередой со стороны залива.
Пронизывающий ветер гнал в Неву воду. Волны колотились о мостки Адмиралтейства, раскачивая спущенные на воду корабли.
Генерал-адмирал с тревогой всматривался в ночную темень. «Как-то там Петр Алексеевич? Непоседа, неделю назад умчался на Ладогу…» Вечером следующего дня Петр возвратился, утром Апраксин был у него с докладом.
В вестибюле дворца адъютант вполголоса сообщил, что император никого не принимает. В приоткрытую дверь виднелись фигуры прислуги, денщиков, ходивших на цыпочках…
Пошел слух, что император, возвратившись внезапно домой, не застал жену, она уехала к Виллиму Монсу, своему камергеру…
Монса арестовали, допрашивал его вскоре сам царь. Суд был негласный, короткий, приговор жесткий: «смерти достоин за мздоимство».
На следующий день после казни Монса император вызвал генерал-адмирала.
На похудевшем, бледном лице блуждала странная улыбка.
— Все ли корабли в гавани? Нет ли в отлучке?
— Как всегда, государь, весь комплект, — не понял усмешки Апраксин.
Петр странно захохотал:
— Хоть у тебя нетчиков нет. — Внезапно согнал улыбку: — Начальником вояжа кого предлагаешь?
Апраксин вздохнул тяжко:
— Мы, государь, в коллегии судили, рядили, более всех Беринг подойдет. Бывалый, в Ост-Индии плавал, сам согласный, море любит. Так толкуют и Сиверс, и Наум Сенявин, и сам Головин.
Петр, не долго подумав, согласился:
— Пиши указ, инструкцию я самолично сочиню.
Апраксин собрался уходить, Петр остановил его жестом.
— Погоди, сядь.
Лицо его вдруг перекосилось, заиграли желваки, он заходил из угла в угол, видимо, сдерживая себя. Остановившись перед Апраксиным, глухо проговорил: