Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
— За терпение Бог дает спасение, государь.
Часть вторая
Море не озеро
Из века величественная и непреходящая ценность российских жителей — лес. Сосновые боры и березняки, дубравы и перелески разнообразят бескрайние просторы страны. Сосна тянется к сосне, березка к березке, в дубравах не сыщешь ельника, в березняке не приживется дуб.
Природа мудро регулирует развитие живого и неживого на благо жизни, но не зло. Разве если случайная молния сжигает вдруг зеленого друга человека. На долгие годы
После кончины царя Алексея Михайловича обозначились в борьбе за престол две стороны, два клана. Суть каждого из коих олицетворяли две женщины, две противоположные натуры: обремененная злой волей Софья и преисполненная добродетели Наталья Кирилловна… Но покуда Софьины злокозни брали верх, тем более что события отвлекали ее главного соперника, молодого государя, совсем в другую сторону…
За долгие годы комнатный стольник Федор Апраксин, изо дня в день живя заботами царя, проникался поневоле его интересами, его помыслами о путях становления державы, а повседневно разделял с ним воинские забавы на суше и на воде…
Снег еще не сошел, лишь темнели обочины. В лесу белым-бело, и, окольцованные черными проталинами, еще дремали опушенные февральским снежком сосны. Неделя не минула после Благовещения, как Апраксина вдруг ошарашил Петр:
— Сбирайся, Федор, завтра поскачем на Трубеж, проведаем, как там суды стоят.
Апраксин недоуменно развел руками, спросил не без лукавства:
— Что, прелести бабьи наскучили, государь?
— Будя, — засмеялся Петр, — всему меру знать надобно, и то весь медовый месяц никуда не отъезжал.
В Переславле вместе с Меншиковым по знакомой дорожке сперва поехали на верфь. Не доезжая, остановились около прикрытой сверху досками лодки. Царь протиснулся в щель между рядами досок, похлопал днище. Апраксин послал какого-то подвернувшегося мужика за Еремеевым.
Когда царь выбрался из-под навеса, рядом с Апраксиным, скинув шапки, стояли Еремеев и Скляев. Издали, запыхавшись, спешил Брандт.
Петр поздоровался и размашисто зашагал к верфи. С краю стояла почти готовая яхта. Два конопатчика деревянными молотками били по железным пластинам, загоняя в пазы между досками просаленную паклю. Петр взял у одного из работавших молоток и железную пластину:
— А ну дай. — Кивнул Скляеву: — Становись рядом, показывай.
Федосей сноровисто перехватил чекмарь и лебезу у второго конопатчика, ловко подворачивая, вгонял в стык досок неподатливую пеньку. За ним, скинув кафтан, двинулся, конопатя верхний паз, Петр. Пройдя весь паз от кормы к носу, Петр отдал инструмент конопатчику, повернулся к Брандту:
— Ну, старик, похвались, что изладил за зиму.
Брандт слегка поклонился, вытянул руку с трубкой:
— Яхта на той неделе будет готова к спуску.
Петр полез в яхту, а за ним Апраксин, Брандт, Еремеев.
— Ого-го, — присвистнул царь, — вот это лодья, да сюда четверть роты потешных посадить можно!
Удивленный размерами яхты, довольный, царь лазил по всему судну, с кормы до носа, дотошно расспрашивая Еремеева и Брандта об устройстве, поделках.
— Видишь, Федор, сколь премудрости в судах, — сказал, вылезая из яхты.
— Всего и не упомнишь зараз, государь.
— А ты припоминай, придет время, сгодится.
Неподалеку, на помосте, протянут был длинный, саженей в тридцать, брус, киль заложенного фрегата. Рядом лежал дубовый кривуль, сажени в три длиной. Из него старик, мастер Корт, вытесывал форштевень.
Увидев царя, воткнул в бревно топор, устало взглянул, поклонился.
— Што, Переславль не Москва, скука здеся? — спросил, ухмыляясь, царь.
— Для жизни надо трудиться, государь. В мои годы покой и тишина не помеха.
— То верно, — согласился царь, — в твоей Голландии небось все по-иному устроено?
— Всюду суета, государь, и там и здесь, но земля отцов не забывается.
Апраксин прислушался: «Старик не из робких. Простой плотник, а цену себе знает…»
Петр до вечера не покидал верфь. Воевода привез еду, обедали вместе с плотниками. Ночевали, как и прежде, в монастыре. Едва улеглись, за стенами загрохотало. Все выскочили на крыльцо.
— Трубеж проснулся, — пояснил Дионисий, — время приспело ледоходу.
Утром весь город сбежался к устью Трубежа. Льдины, теснимые с верховьев реки, клиньями громоздились друг на друга, ломали прибрежный припай, крушили непотревоженный озерный панцирь. Неделю спустя прибрежная часть устья Трубежа отливала чернью чистой воды, контрастируя с еще не тронутой ледяной твердью, плотно укрывшей озеро дальше, до горизонта. На верфи начали готовиться к спуску яхты на воду, нашлась работа и для Апраксина, царь никому покоя не давал..
— Займись, Федор, канатами для яхты. В Переславле их не сыскать. Я отписал в Москву. Но ты ведаешь, дьяки там заволокитят.
Апраксин долго судил-рядил с воеводой, как быть, пока не выручил Еремеев:
— Есть у меня знакомый купчина в Ярославле, канатами промышляет.
Снарядили телегу, через неделю привези канаты, но опять появилась забота у Федора, достать холст для парусов.
— Сию диковинку, Петр Лексеич, токмо в лабазах московских сыскать возможно, — доложил он недовольному задержкой Петру.
Неделю назад отзвенели пасхальные перезвоны переславских монастырей и церквей. Снег сошел, пробилась кое-где первая травка. Лед на озере почти растаял. Только в самом дальнем углу серый массив льда напоминал о зиме. На верфи готовились к торжеству — спуску на воду яхты. Гладко оструганные и просмоленные борта судна блестели на солнце. На верфи все прибрали, подмели. Дворовые люди воеводы суетились с посудой. Расставили под навесом столы, скамейки. Для плотников выставили бочонок с водкой, разложили на холстах незатейливую снедь — хлеб, пироги, лук, репу, соленья. Все строители — веськовские мужики, мастеровые, потешные — в этот день не работали, пришли одетые по-праздничному. Чуть поодаль, на пригорке, столпились рыбники из слободы. За ними выглядывали любопытные бабы с гомонившими ребятишками. На верфи соорудили налой с иконой и раскурили кадило, священник Сорокосвятской церкви осматривал, все ли готово для совершения молебна.