Федор Апраксин. С чистой совестью
Шрифт:
Меншиков, схватив в охапку одежду, кинулся следом.
Спустя час из Сокольничьей рощи выскочила кавалькада из двух десятков всадников и понеслась к Троице-Сергиеву монастырю…
Той же ночью следом из Преображенского выехали царицы Наталья и Евдокия, князья Борис Голицын, Ромодановский, боярин Тихон Стрешнев. Маршем, не мешкая, выступили к Троице преображенцы и семеновцы и, главное, полк стрельцов, стоявший в Преображенском, под командой полковника Лаврентия Сухарева, дружка Бориса Голицына.
О ночных событиях в Преображенском Софья узнала утром. Виду не показала, но почувствовала колебание почвы под ногами. Такого прежде не бывало. На следующий день Петр прислал ей запрос: зачем, мол, стрельцов собирала в Кремле? Царевне пришлось невразумительно оправдываться.
Между тем Троице-Сергиев монастырь за несколько дней из тихой обители иноков превратился в шумную, переполненную людьми и войсками крепость. Наглухо закрытые ворота, жерла орудий и дула пищалей в бойницах, сторожевые посты на дальних подступах говорили приезжим о серьезных намерениях новых постояльцев обители.
Наблюдая за царем, Федор искал в нем признаки душевной слабости, проглянувшей у него в ту памятную ночь бегства из Преображенского. Но уже на следующее утро Петра будто подменили. Всюду слышался его зычный, уверенный басок, распекавший за нерадивость в дальней келье Бориса Голицына или подбадривавший мать и жену.
Апраксиным заботы прибавилось. Всю неделю то скакали в Москву, отвозили письма в Кремль верным боярам, то устраивали лагерь для войска под стенами монастыря. Неожиданно прибежал вездесущий Меншиков, попросту, как и раньше, в спешке кинул два слова:
— Федор, тебя Петр Алексеич кличет.
Апраксин пожал плечами. Только что они с царем обходили палаточный лагерь стрельцов Сухарева полка.
— Чтой-то? — спросил по дороге Меншикова.
Тот веселым говорком ответил:
— Нынче Собакин из Переславля объявился. Не забыл воеводу? Дружину с собой приволок, государь доволен.
В келье Петр в хорошем настроении мирно беседовал с переславским воеводой.
— Михайло привел нам подмогу, — довольным тоном проговорил царь, похлопывая Собакина по плечу. — А я вспомнил про Карстена, как он там с карбасом управляется? Поезжай немедля в Преображенское, разузнай, что к чему. Распорядись там, дабы Брандту ни в чем недостатку не было, надо бы по осени спустить карбас на воду.
В Преображенском, на берегу Яузы, возле остова карбаса расхаживал Брандт. Увидев Апраксина, обрадовался, ни о чем не расспрашивал.
— Отъехал государь с вами внезапно, ни о чем не сказал, — пожал плечами мастер, — но мы-то все мастерим как следует.
Он повел Апраксина вдоль торчащих шпангоутов. Плотники приколачивали первую доску у днища.
— Передайте государю, через месяц, пожалуй, управимся…
В Троицком Федор не задержался. Из монастыря в Москву он повез указы Петра к стрелецким полковникам — явиться в Троицу с сотниками. Одним из первых на сторону Петра переметнулся преданнейший Софье полковник Иван Цыклер. Один за другим потянулись в Троицу именитые бояре, покинул Москву патриарх Иоаким. На призывы Софьи примириться Петр не отвечал, и царевна сама поехала к нему для объяснения. Но и тут царевну-правительницу ждал удар — царь запретил ей появляться в Троице и повелел вернуться в Москву.
К Петру перешли иноземные полки Гордона, а оставшиеся стрельцы заставили Софью выдать царю ее верного приспешника Федора Шакловитого.
Там, в Троице, состоялся первый розыск, скорый суд царя Петра и скорый приговор. На плахе кончили жизнь Шакловитый и два его подручных.
Накануне казни Петр сел за письмо брату Ивану.
«Братец государь царь Иоанн Алексеевич, — начал письмо, — с невестушкой, а с сувоею супругою, и с рождением своим в милости Божией здравствуйте. Известно тебе, государю, чиню, купно же и соизволения твоего прошу о сем, что милостию Божиею вручен нам двум особам скипер правления прародительского нашего Российского царствия, якоже о сем свидетельствует матери нашие восточные церкви соборное действо, так же и братием нашим, акресным государем, о государствовании нашем известно, а о третьей особе, чтоб с нами быть в равенствованном правлении, отнюдь не вспоминалось. А как сестра наша царевна Софья Алексеевна государством нашим учела владеть своею волею, и в том владении, что явилось особам нашим противное и народу тягость и наше терпение, о том тебе, государю, известно. А ныне злодеи наши Фетка Шакловитой с товарыщи, не удоволяся милостию нашею, преступя обещание свое, умышляя с ыными ворами о убийстве над нашим и матери нашей здоровием, и в том по розыску и с пытки винились. А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей ц. С.А. с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на то б и твоя б, государя моего брата, воля склонилося, потому что учела она в дела вступать и в титлах писаться собою без нашего изволения, к тому же еще и царским венцом для конечной нашей обиды хотела венчатца. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас. Тебе же, государю братцу, объявляю и прошу: позволь, государь, мне отеческим своим изволением для лутшие пользы нашей и для народного успокоения, не обсылаясь к тебе, государю, учинить по приказам правдивых судей, а неприличных переменить, чтоб тем государство наше успокоить и обрадовать вскоре. А как, государь братец, случимся вместе, и тогда поставим все на мере. А я тебя, государя брата, яко отца почитать готов.
Брат ваш царь Петрздравия вашего желаю и челом бью».
Письмо отправлял с Апраксиным.
— Отдашь в руки братцу Ивану. Рассмотри в Москве, што на посадах бают, как стрельцы в Кремле без Шакловитого службу правят.
По дороге в Москву то и дело приходилось осаживать коня. Дорогу запрудили телегами, колымагами, тарантасами. В Троицкий монастырь спешили бояре, окольничие, просто дворяне. Все поняли, что силу набирает Петр, и каждый спешил показаться ему на глаза. Авось пожалует вотчинкой или еще чем за преданность. А то и так сгодится впрок.
Столица жила, как и прежде, размеренно, степенно. Дни стояли тихие, погожие, дымили печи, ночью кое-где подмораживало. На Мясницкой, как обычно, торговали лавки, толпились бабы, приценивались, выбирали что посвежее, подешевле.
Кремлевские ворота были распахнуты, у Никольской башни в сторонке сидели два стрельца, о чем-то переговаривались, на Апраксина не обратили внимания.
Первым делом Федор разыскал брата:
— Доложи, срочное письмо от Петра Алексеича.
— Давай письмо-то.
— Ни-ни. Велено из рук в руки…
Ждать пришлось недолго. Иван допустил к руке, передал письмо боярину. На добродушном лице с низко надвинутой на глаза шапкой блуждала рассеянная, довольно бессмысленная улыбка.
— Как братец мой поживает?
— В добром здравии, великий государь, — низко поклонился Апраксин, выдерживая этикет…
Пока в царских покоях совещались, перечитывали письмо младшего царя, Андрей угощал брата, расспрашивал:
— Теперича в Троицком-то весь суд вершится. Как там Федька-то, жив еще?
— На том свете. Вчерась отсекли ему голову на плахе при всем честном народе. Таково же и заводчикам его, Никитке Чермному да Кузьке Петрову. — Федор передернул плечами. — Петр Алексеич поначалу хотел их бить кнутом, языки вырезать да ноздри рвать… Патриарх уговорил казнить, штоб, мол, другим урок был.
Вечером Апраксина известили, что ответного письма не будет, а царь Иван Алексеевич согласен с предложениями брата Петра Алексеевича, отдает все на его волю и желает ему в том деле полного благополучия… Подробно царю Петру все доложит через день боярин Прозоровский.