Федор Михайлович Достоевский

Белов Сергей

Так начинаются «Воспоминания о Ф. М. Достоевском в Сибири 1854–1856 гг.», которые в 1912 году выпустил престарелый барон Александр Егорович Врангель. Прожив долгую и интересную жизнь (он родился в 1833 году), барон за три года до смерти понял, что самое дорогое, что послала ему судьба, — это два года жизни и дружбы с Достоевским в Семипалатинске.

Появление молодого прокурора Врангеля в Семипалатинске зимою 1854 года показалось Достоевскому подарком судьбы. Несмотря на внешне неприступный вид, Александр Егорович Врангель был очень добрый и отзывчивый человек, с нежным и пылким сердцем и с романтическим воображением. Он чем-то напоминал Достоевскому его самого в молодости, до эшафота и каторги. Может быть, поэтому их знакомство быстро перешло

в тесную дружбу: после Шидловского и брата Михаила Врангель был третьим человеком, которому Достоевский полностью раскрылся. Больше того, на протяжении многих лет писатель был с Врангелем более откровенен, чем с кем бы то ни было.

Врангель искренно привязался к Достоевскому и в письме к своему отцу признавался: «Судьба сблизила меня с редким человеком, как по сердечным, так и по умственным качествам: это наш юный несчастный писатель Достоевский. Ему я многим обязан, и его слова, советы и идеи на всю жизнь укрепят меня… Он человек весьма набожный, болезненный, но воли железной».

Сразу же после знакомства с Достоевским Врангель стал помогать ему со всем пылом своего «благородного сердца». Он познакомил рядового Достоевского с военным губернатором П. М Спиридоновым, и с этого момента ссыльного писателя стали принимать в домах именитых граждан Семипалатинска. (Правда, люди высокой культуры чаще встречались среди приезжих: кроме Чокана Валиханова, это был, например, географ П. П. Семенов, с которым Достоевский познакомился еще в Петербурге, — впоследствии знаменитый П. П. Семенов-Тян-Шанский, или художник П. Кошаров, сопровождавший экспедицию П. П. Семенова.)

Через несколько месяцев после приезда в Семипалатинск Достоевский знакомится с бедным таможенным чиновником Александром Ивановичем Исаевым и его женой Марией Дмитриевной (урожденной Констант, по деду француженкой) и страстно влюбляется в нее.

Еще перед отъездом в Семипалатинск Достоевский писал жене декабриста Наталье Дмитриевне Фонвизиной, четыре года назад благословившей его в новый путь: «Я в каком-то ожидании чего-то; я как будто все еще болен теперь, и кажется мне, что со мной в скором, очень скором времени, должно случиться что-нибудь очень решительное, что я приближаюсь к кризису всей моей жизни, что я как будто созрел для чего-то, и что будет что-нибудь, может быть, тихое и ясное, может быть, грозное, но во всяком случае неизбежное».

Пророческое предчувствие перелома в судьбе не обмануло Достоевского. В 1854 году Марии Дмитриевне Исаевой было двадцать девять лет. «Довольно красивая блондинка среднего роста, — вспоминает семипалатинский друг Достоевского Александр Егорович Врангель, — очень худощавая, натура страстная и экзальтированная… Она была начитана, довольно образована, любознательна, добра и необыкновенно жива и впечатлительна».

Судьба ее была глубоко несчастна. Дочь начальника астраханского карантина, учившаяся в пансионе и танцевавшая «с шалью» на дворянских балах (почетная привилегия особо отличившихся воспитанниц закрытых учебных заведений: в «Преступлении и наказании» «при выпуске с шалью танцевала» Катерина Ивановна Мармеладова, в образе которой нашли отражение многие черты характера Марии Дмитриевны Исаевой), вышла замуж, как оказалось, за довольно слабовольного человека — Александра Ивановича Исаева. Потеряв службу и оставшись без места и без всяких средств к существованию, он горько запил и вскоре совсем опустился.

Пьяница муж, постоянная бедность, убогая провинциальная беспросветная жизнь — такова была жалкая судьба пылкой мечтательницы. И вдруг в этом «темном царстве» появился «луч света» — рядовой Сибирского 7-го линейного батальона Федор Достоевский. Он, конечно, «человек без будущего», так как попал в политическую историю и навсегда останется рядовым, но ведь он писатель, а среди ее знакомых никогда не было ни одного из этого сословия; к тому же человек несомненно интересный и талантливый, а главное, смотрит на нее влюбленными глазами.

Она приблизила к себе Достоевского,

хотя далеко не всегда отвечала ему взаимностью, считая его «человеком без будущего». А писателя целиком захватила эта первая большая любовь, тем более что и внешний вид Марии Дмитриевны — хрупкий и болезненный, — какая-то душевная беззащитность вызывали в нем постоянное желание помочь ей, оберегать ее, как ребенка. К тому же она приняла в нем сердечное участие, ввела в свой дом, вместе с Врангелем помогла ему найти путь в местное общество. Все это не могло не вызвать в рядовом Достоевском глубокой благодарности, привязанности и беспредельной преданности.

Но главное, она была несчастна, она мучилась, а еще на каторге, сам бесконечно страдая, он все четыре каторжных года думал о том, что такое страдания, какова их роль в жизни и судьбе человека. Страдания, по мысли Достоевского, дают человеку ключ к сочувственному пониманию чужих несчастий, чужого горя, делают его нравственно более чутким. Вот почему мучения Марии Дмитриевны привлекли внимание Достоевского как писателя и вызвали в нем как в человеке немедленное желание помочь любимой женщине. А любить, по Достоевскому, значит уметь жертвовать собой и всем сердцем, всей душой откликаться на муки любимого человека, даже если бы для этого пришлось самому страдать и мучиться.

Но ведь и судьба самого Достоевского была трагична, и это взаимное сострадание друг к другу и послужило, вероятно, причиной того, что отношения рядового Сибирского 7-го линейного батальона с супругой спившегося чиновника Исаева приняли, если можно так сказать, какой-то неправильный характер: иногда сострадание принималось за любовь, а любовь за сострадание, а чаще всего они гак неразрывно переплетались вместе, что невозможно было отличить одно от другого.

И вдруг катастрофа: в мае 1855 года Исаев получил место в Кузнецке, за шестьсот верст от Семипалатинска, и Достоевскому пришлось расстаться с Марией Дмитриевной, и это как раз в те дни, когда он поверил в ее взаимное чувство. Отчаяние Федора Михайловича было беспредельно, он ходил как помешанный.

«Сцену разлуки я никогда не забуду, — вспоминает Александр Егорович Врангель, — Достоевский рыдал навзрыд, как ребенок… Тронулся экипаж…вот уже еле виднеется повозка…, а Достоевский все стоит, как вкопанный, безмолвный, склонив голову, слезы катятся по щекам… Он еще более похудел, стал мрачен, раздражителен, бродил как тень…».

По словам Врангеля, Достоевский был в восторге от Исаевой, все повторял, какая она замечательная, и удивлялся, что такая женщина ответила на его любовь. «Судя по тому, как мне тяжело без вас, — пишет Достоевский Марии Дмитриевне чуть ли не на другой день после ее отъезда, — … я сужу о силе моей привязанности… Вы писали, что вы расстроены и даже больны. Я до сих пор за вас в ужаснейшем страхе… Боже мой! Да достойна ли вас эта участь, эти хлопоты, эти дрязги, вас, которая может служить украшением всякого общества!.. Вы же удивительная женщина, сердце удивительной, младенческой доброты, вы были мне как родная сестра… Женское сердце, женское сострадание, женское участие, бесконечная доброта… Я все это нашел в вас…»

В августе 1855 года Достоевский получил от Марии Дмитриевны извещение о смерти ее мужа. Она оказалась в критическом положении: одна, без средств, в незнакомом ей Кузнецке, без родных и знакомых, с маленьким сыном на руках. Но Достоевский мог больше не скрывать своей любви, и он тотчас же предложил Марии Дмитриевне выйти за него замуж. Им руководили одновременно и желание спасти ее от нищеты, и чувство горячей любви, и стремление к браку (Достоевскому шел тридцать четвертый год).

Но Мария Дмитриевна в ответ на пылкие письма возлюбленного, настаивавшего на немедленном ее согласии на брак с ним, отвечала, что не знает, как ей поступить. Достоевский сознавал, что основной преградой к «устройству нашей судьбы», как она называла его предложение о браке, было его довольно жалкое социальное положение рядового, лишенного дворянства, бывшего каторжника.