Федотка. Из романа "Поднятая целина"
Шрифт:
– Ты же и помогла им помереть, – не сдавался Дубцов.
– Чем же я помогла?
– Известно – чем…
– Ты говори толком!
– Мне и так все ясное…
– Нет, ты говори толком, чего впустую языком мелешь!
– Известно, чем помогла: своею любовью, – осторожно сказал Дубцов, посмеиваясь.
– Дурак ты меченый! – покрывая общий хохот, в ярости крикнула стряпуха и сгребла в охапку половину посуды со стола.
Но невозмутимого Дубцова было не так-то просто выбить из седла. Он не спеша доел кислое молоко, вытер ладонью усы, сказал:
– Может, конечно,
Тут стряпуха завернула по адресу Дубцова такое, что хохот за столом грохнул с небывалой силой, а багровый от смеха и смущения Давыдов еле выговорил:
– Что же это такое, братишки?! Этакого я и на флоте не слыхивал!..
Но Дубцов, сохраняя полную серьезность, с нарочитой запальчивостью крикнул:
– Под присягу пойду! Крест буду целовать! Но стою на своем, Дашка: от твоей любови все трое мужей на тот свет отправились! Трое мужей – ведь это подумать только… А в прошлом году Володька Грачев через чего помер? Он же к тебе ходил…
Дубцов не закончил фразы и стремительно нагнулся: над головой его, подобно осколку снаряда, со свистом пронесся увесистый деревянный половник. С юношеской проворностью Дубцов перекинул ноги через лавку. Он был уже в десяти метрах от стола, но вдруг прыгнул в сторону, увернулся, а мимо него, брызгая во все стороны кислым молоком, с урчанием пролетела оловянная миска и, описав кривую, упала далеко в степи. Широко расставив ноги, Дубцов грозил кулаком, кричал:
– Эй, Дарья, уймись! Кидай чем хочешь, только не глиняными чашками! За разбитую посуду, ей-богу, буду вычитывать трудодни! Ступай, как Варька, за будку, оттуда тебе легше будет оправдываться!.. А я все равно стою на своем: угробила мужьев, а теперь на мне зло срываешь…
Давыдову с трудом удалось навести порядок. Неподалеку от будки сели покурить, и Кондрат Майданников, заикаясь от смеха, сказал:
– И вот каждый день за обедом либо за ужином идет такая спектакля. Агафон с неделю синяк под глазом во всю щеку носил – съездила его Дарья кулаком, а все не бросает над ней потешаться. Не уедешь ты, Агафон, с пахоты подобру-поздорову, либо глаз она тебе выбьет напрочь, либо ногу пяткой наперед вывернет, ты дошутишься…
– Трактор «фордзон», а не баба! – восхищенно сказал Дубцов, украдкой поглядывая на проплывавшую мимо стряпуху.
И, делая вид, что не замечает ее, уже громче заговорил:
– Нет, братцы, чего же греха таить, я бы женился на Дашке, ежели был бы неженатый. Но женился бы только на неделю, а потом – в кусты. Больше недели я не выдержал бы, при всей моей силе. А помирать мне пока нет охоты. С какой радости я себя на смерть бы обрекал? Всю Гражданскую отвоевал, а тут, изволь радоваться, помирай от бабы… Нет, хоть я и меченый дурак, а хитрый ужасно! Неделю бы я кое-как с Дашкой протянул, а потом ночушкой потихоньку слез бы с кровати, по-пластунски прополз до дверей, а там – на баз и наметом до самого дома… Веришь, Давыдов, истинный господь, не брешу, да и Прянишников – вот он – не даст сбрехать: затеялись мы с ним как-то за хороший кондер обнять Дашку, он зашел спереду, я – сзади, сцепились обое с ним руками, но обхватить
– Не верь ты ему, проклятому, товарищ Давыдов! – уже беззлобно посмеиваясь, сказала стряпуха. – Он, если нынче чего не сбрешет, так завтра от тоски подохнет. Что ни ступнет, то сбрехнет, такой уж он у нас уродился!
После перекура Давыдов спросил:
– Сколько еще осталось пахать?
– До черта, – нехотя ответит Дубцов. – Поболе ста пятидесяти гектаров. На вчерашний день сто пятьдесят восемь оставалось.
– Отличная работа, факт! – холодно сказал Давыдов. – Чем же вы тут занимались? Со стряпухой Куприяновной спектакли ставили?
– Ну, уж это ты напрасно.
– Почему же первая и третья бригады давно закончили вспашку, а вы тянете?
– Давай, Давыдов, вечером соберемся все и поговорим по душам, а сейчас пойдем пахать, – предложил Дубцов.
Это было разумное предложение, и Давыдов, немного поразмыслив, согласился.
– Каких быков мне дадите?
– Паши на моих, – посоветовал Кондрат Майданников. – Мои быки втянутые в работу и собою справные, а две пары молодых бычат у нас сейчас на курорте.
– Как это на курорте? – удивился Давыдов.
Улыбаясь, Дубцов пояснил:
– Слабенькие, ложатся в борозде, ну, мы выпрягли их и пустили на вольный попас возле пруда. Там трава добрая, кормовитая, пущай поправляются, все одно от них никакого толку нету. Они с зимовки вышли захудалые, а тут каждый день работа, они и скисли, не тянут плуг – и все! Пробовали припрягать их по паре к старым быкам – один черт, ничего не получается. Паши на Кондратовых, он правильно советует.
– А сам он что будет делать?
– Я его домой на два дня отпустил. У него баба захворала, слегла, даже бельишка с Ванькой Аржановым не подослала ему и переказывала, чтобы он пришел домой.
– Тогда другое дело. А то я было подумал, что ты и его на курорт куда-нибудь отправляешь. Курортные настроения у вас тут, как я вижу…
Дубцов незаметно для Давыдова подмигнул остальным, и все встали, пошли запрягать быков.
Глава VII
На закате солнца Давыдов выпряг в конце гона быков и разналыгал их. Он сел около борозды на траву, вытер рукавом пиджака пот со лба, дрожащими руками стал сворачивать папироску – и только тогда почувствовал, как сильно устал. У него ныла спина, под коленями бились какие-то живчики, и, словно у старика, тряслись руки.
– Найдем мы с тобою на заре быков? – спросил он у Вари.
Она стояла против него на пахоте. Маленькие ноги ее в растоптанных больших чириках по щиколотку тонули в рыхлой, только что взвернутой плугом земле. Сдвинув с лица серый от пыли платок, она сказала:
– Найдем, они далеко не уходят ночью.
Давыдов закрыл глаза и жадно курил. Он не хотел смотреть на девушку. А она, вся сияя счастливой и усталой улыбкой, тихо сказала:
– Замучил ты и меня и быков. Дюже редко отдыхаешь.