Федотка. Из романа "Поднятая целина"
Шрифт:
– Фактически я напрасно налегал на глотку, в этом ты прав, Устин! Но ведь обидно стало, что вы не работаете, как ты думаешь? Да и ты разговаривал со мною вовсе не шепотом. А договориться нам можно было, конечно, и без ругани. Ну, хватит об этом! Ступай, запрягай в арбу самых резвых лошадей, а ты, Нечаев, другую подходящую пару – вот в эти дрожки.
– Поедешь баб догонять? – не скрывая удивления, спросил Устин.
– Точно. Попробую и женщин уговорить, чтобы поработали сегодня.
– А подчинятся они тебе?
– Там видно будет. Уговор – не приказ.
– Ну что ж, помогай тебе боженька
Давыдов, не колеблясь, согласился.
– Поедем. Но ты помогать мне будешь уговаривать женщин?
Устин сморщил в улыбке растрескавшиеся от жары губы.
– Тебе помогать будет мой заместитель, я его с собою непременно прихвачу!
– Какой заместитель? – Давыдов недоумевающе взглянул на Устина.
А тот молча и не спеша подошел к будке и вытащил из-под вороха зипунов новехонький длинный кнут с нарядным ременным махром на конце кнутовища.
– Вот он и заместитель. Хорош? А уж до чего он у меня убедительный – страсть! Как засвистит, так сразу и уговорит и усватает. Не гляди, что я левша!
Давыдов нахмурился:
– Ты мне это брось! Женщин я тебе и пальцем тронуть не позволю, а на твоей спине с удовольствием попробовал бы этого заместителя!
Но Устин лишь насмешливо сощурился:
– Хотел дед в свое удовольствие вареников попробовать, а собака творог съела… Я как инвалид Гражданской войны льготу имею, а бабы от порки только жирнее да смирнее делаются, по своей жене знаю. Кого же надо пороть? Ясное дело – баб! Да ты чего робеешь? Мне только двух-трех стегнуть как следует, а остальных ажник ветром схватит, в один момент на арбе очутятся!
Считая разговор оконченным, он достал валявшиеся под будкой уздечки, пошел на бугор ловить лошадей. За ним поспешили Нечаев и другие казаки, за исключением одного Осетрова.
– Ты, Тихон Гордеич, почему не идешь косить? – спросил Давыдов.
– Хотел тебе за Устина словцо молвить. Можно?
– Давай.
– Не гневайся ты на его, дурака, заради бога! Он чисто глуп'oй становится, когда ему шлея под хвост попадает, – просяще заговорил Осетров.
Но Давыдов прервал его:
– Он вовсе не дурак, а открытый враг колхозной жизни! С такими мы боролись и будем бороться без пощады!
– Да какой же он враг? – в изумлении воскликнул Осетров. – Говорю тебе, что он сам не свой становится, когда осерчает, вот и все! Я его с мальства знаю, и, сколько помню, всегда он такой нащетиненный. Его, подлеца, до революции старики наши за супротивность несчетно пороли на хуторских сходах. Пороли так, что ни сесть ему, ни лечь, – а с него как с гуся вода! Неделю поносит зад на отлете и опять за старое берется, никому спуску не дает, у всех изъяны ищет, да ведь с какой усердностью ищет! Скажи, как собака – блох! С чего ему быть врагом колхоза? Богатеньким он всю жизнь поперек горла стоял, а сам живет – ты бы только глянул! Хата набок схилилась, вот-вот рухнется, в хозяйстве одна коровенка да пара шелудивых овчишек, денег сроду не было и нету. У него в одном кармане блоха на аркане, а в другом – вошь на цепи, вот и все его богатство! А тут жена хворая, детишки одолели, нужда заела… Может, через это он на всех и клацает зубами. А ты говоришь – враг. Пустобрех он, а не враг.
– Он
– В том-то и дело, что родня, племянником мне доводится.
– Того-то ты и стараешься?
– А как же иначе, товарищ Давыдов? Шестеро ребят на его шее, и все мал мала меньше, а у него язык – как помело. Я ему до скольких разов говорил: «Прибереги язык, Устин! До плохого ты договоришься. Вгорячах ты такое ляпнешь, что сразу окажешься в Сибири, тогда начнешь локоток кусать, да поздно будет!» А он мне на это: «А в Сибири люди на четвереньках ходят, что ли? Меня и там ветром не продует, я – каленый!» Вот и возьми такого дурака за рупь двадцать! А при чем тут его дети? Их воспитать трудно, а посиротить по нынешним временам можно в два счета…
Давыдов закрыл глаза и надолго задумался. Уж не свое ли беспросветное, темное, горькое детство вспоминал он в эти минуты?
– Не гневайся на него за дурные слова, – повторил Осетров.
Давыдов провел рукою по лицу и как будто очнулся.
– Вот что, Тихон Гордеич, – медленно, раздельно заговорил он. – Пока Устина я не трону. Пусть он работает в колхозе по силе возможности, тяжелой работы мы ему давать не будем, чт'o осилит, то пусть и делает. Если у него к концу года будет нехватка в трудоднях, поможем: выделим на детей хлеба из общеколхозного фонда. Понятно? Но ты ему скажи от меня по секрету: если он еще раз вздумает мне в бригаде воду мутить, людей сбивать на разные гадости, то ему несдобровать! Пусть он одумается, пока не поздно! Шутить я с ним больше не намерен, так и скажи ему. Мне не Устина, а детишек его жалко!
– Спасибо на добром слове, товарищ Давыдов! Спасибо и за то, что зла на сердце супротив Устина не держишь. – Осетров поклонился Давыдову.
А тот неожиданно рассвирепел:
– Что ты мне кланяешься? Я тебе не икона! И без поклонов обойдусь и сделаю, что сказал!
– У нас со старых времен так ведется: ежели благодаришь, то и кланяешься, – с достоинством ответил Осетров.
– Ну, ладно, старик, ты вот что скажи: как у детишек Устина с одежонкой? И сколько из них в школу ходит?
– Зимою все как есть на печке сидят, на баз выйти не в чем, летом бегают, лохмотья трясут. Кое-что из раскулаченного имущества им перепало, но ведь этим их наготу не прикроешь. А из школы нынешнюю зиму Устин последнего парнишку забрал: ни одеть, ни обуть нечего. Парнишка-то большенький, двенадцати годков, ну и стыдится цыганское рванье носить…
Давыдов яростно поскреб в затылке и вдруг круто повернулся к Осетрову спиной.
– Ступай косить.
Голос у него был глухой и звучал неприятно… Осетров внимательно посмотрел на понуро сгорбившуюся фигуру Давыдова, еще раз низко поклонился и медленно зашагал к косарям.
Немного успокоившись, Давыдов долго смотрел вслед удалявшемуся Осетрову, думал: «Удивительный народ эти казачишки! Раскуси, попробуй, что за фрукт этот Устин. Оголтелый враг или же попросту болтун и забияка, у которого что на уме, то и на языке? И вот, что ни день, то они мне все новые кроссворды устраивают… Разберись в каждом из них, дьявол бы их побрал. Ну что ж, буду разбираться! Понадобится, так не то что пуд – целый мешок соли вместе с ними съем, но так или иначе, а все равно разберусь, факт!»