Федотка. Из романа "Поднятая целина"
Шрифт:
– Расходись!.. Расходись зараз же, а то стрелять зачну!..
Не успел он окончить фразы, как над головой его с громом ударился о дверь железный шкворень. Друг Дымка, Ефим Трубачев, бросил его, целя Макару в голову, но, увидев, что промахнулся, проворно присел за арбу. Нагульнов принимал решения, как в бою: увернувшись от камня, брошенного из толпы, он выстрелил вверх и тотчас же сбежал с приклетка. Толпа не выдержала: опрокидывая друг друга, передние бросились бежать, захрястели дышла бричек и арб, дурным голосом взвыла поваленная казаками бабенка.
– Не бегай! У него только шесть патронов осталось! –
Макар снова вернулся к амбару, но он не взошел на приклеток, а стал около стены с таким расчетом, чтобы в поле его зрения были все остальные амбары.
– Не подходи! – закричал он снова подступавшим к весам Дымку, Трубачеву и другим. – Не подходи, ребята! Перебью!
Из толпы, расположившейся шагах в ста от амбаров, выступили Батальщиков Иван, Атаманчуков и еще трое выходцев. Они решили действовать хитростью. Подошли шагов на тридцать, Батальщиков предупреждающе поднял руку:
– Товарищ Нагульнов! Обожди, не подымай оружию.
– Чего вам надо? Расходись, говорю!..
– Зараз разойдемся, но ты занапрасну горячку порешь… мы хлеб с изволения берем…
– С чьего это изволения?
– Из округа приехал какой-то… Ну, из окрисполкома, что ли, и он нам дозволил.
– А где же он? Давыдов где? Размётнов?
– Они в правлении заседают.
– Брешешь, стерва!.. Отходи от весов, говорят тебе! Ну?.. – Нагульнов согнул в локте левую руку, положил на нее белый, потерявший от старости вороненье ствол нагана.
Батальщиков безбоязненно продолжал:
– Не веришь нам – пойди сам, погляди, а нет – мы их зараз сюда приведем. Брось грозить оружием, товарищ Нагульнов, а то плохо будет! Ты противу кого идешь? Противу народа! Противу всего хутора!
– Не подходи! Не трогайся дальше! Ты мне не товарищ! Ты – контра, раз ты хлеб государственный грабишь!.. Я вам не дам Советскую власть топтать ногами.
Батальщиков хотел было что-то сказать, но в этот момент из-за угла амбара показался Давыдов. Страшно избитый, весь в синяках, царапинах и кровоподтеках, он шел неверным, спотыкающимся шагом. Нагульнов глянул на него и кинулся к Батальщикову с хриплым криком: «А-а-а, гад! Обманывать?.. Бить нас?!»
Батальщиков и Атаманчуков побежали. Нагульнов два раза стрелял по ним, но промахнулся. Дымок в стороне ломал из плетня кол, остальные, не отступая, глухо взроптались.
– Не дам… топтать… ногами… Советскую власть!.. – сквозь стиснутые зубы рычал Макар, бегом направляясь на толпу.
– Бей его!
– Хочь бы ружьишко какое-нибудь было! – стонал в задних рядах Яков Лукич, всплескивая руками, проклиная так некстати исчезнувшего Половцева.
– Казаки!.. Берите его, храброго, до рук!.. – звучал негодующий, страстный голос Марины Поярковой. Она выталкивала казаков навстречу бегущему Макару, с ненавистью спрашивала, хватая Демида Молчуна за руки: – Какой же ты казак?! Боишься?!
И вдруг толпа раскололась, хлынула в стороны, врозь, навстречу Макару…
– Милиция!!! – в диком страхе крикнула Настенка Донецкова.
С бугра, рассыпавшись лавой, наметом спускалось в хутор человек тридцать всадников. Под лошадьми их легкими призрачными дымками вспыхивали клубы вешней пыли…
Через пять минут на опустевшей площади возле амбаров остались только Давыдов с Макаром.
К вечеру из района приехал вызванный Давыдовым милиционер. Батальщикова Ивана, Аполлона Песковатскова, Ефима Трубачева и еще нескольких «активистов» из выходцев он арестовал в поле. Игнатенкову старуху – на дому. Всех их направил с понятыми в район… Дымок сам явился в сельсовет.
– Прилетел, голубь? – торжествующе спросил Размётнов.
Усмешливо поглядывая на него, Дымок ответил:
– Явился. Зараз уж нечего в похоронки играть, ежели перебор вышел…
– Какой перебор? – Размётнов нахмурился.
– Ну какой бывает перебор, когда в очко играешь? Не вышло двадцать одно – вот и перебор! Мне куда зараз деваться?
– В район пойдешь.
– А милиционер где?
– Зараз приедет, не скучай дюже! Нарсуд тебя выучит, как председателей бить! Нарсуд тебе с недобором пропишет!..
– Уж это конешно! – охотно согласился Дымок и, зевая, попросил: – Спать мне охота, Размётнов. Отведи меня в сарай да примкни, покеда милиционер явится, а я сосну. Примкни, пожалуйста, а то во сне убегу.
На следующий день приступили к сбору расхищенного семенного хлеба. Макар Нагульнов ходил по дворам, хозяева которых вчера брали хлеб; не здороваясь, отводя глаза в сторону, сдержанно спрашивал:
– Брал хлеб?
– Брал…
– Привезешь обратно?
– Прийдется отвезть…
– Вези, – и с тем, не прощаясь, выходил из куреня.
Многие из выходцев взяли семенного хлеба больше, чем раньше ссыпали. Раздача производилась на основании опроса. «Сколько засыпал пшеницы?» – спрашивал нетерпеливо Батальщиков. «По семь пудов на два круга». – «Неси мешки на весы!»
А на самом деле получавший засыпал при сборе семфонда на семь – четырнадцать пудов меньше. Кроме этого, пудов сто, не вешавши, растащили бабы в завесках и сумках.
К вечеру пшеница была собрана целиком, за вычетом нескольких пудов. Не хватало лишь пудов двадцати ячменя да нескольких мешков кукурузы. Вечером же полностью роздали семена, принадлежавшие единоличникам.
Хуторское собрание в Гремячем началось затемно. Давыдов, при небывалом стечении народа в школе, говорил:
– Это что означает вчерашнее выступление недавних колхозников и части единоличников, граждане? Это означает, что они качнулись в сторону кулацкого элемента! Это факт, что они качнулись в сторону наших врагов. И это позорный факт для вас, граждане, которые вчера грабительски тянули из амбаров хлеб, топтали дорогое зерно в землю и расхищали в завесках. Из вас, граждане, шли несознательные возгласы, чтобы женщины меня били, и они меня били всем, чем попадя, а одна гражданка даже заплакала оттого, что я виду слабости не подавал. Я про тебя говорю, гражданочка! – И Давыдов указал на Настенку Донецкову, стоявшую у стены, суетливо закутавшую головным платком лицо, едва лишь Давыдов начал говорить. – Это ты меня гвоздила по спине кулаками и сама же плакала от злости и говорила: «Бью, бью его, а он, идол, как каменный!»