Феерия для другого раза I
Шрифт:
Я говорил вам, что днем и так сойдет… но ночью! ночные вопли, гипертрофированные до бесстыдства! морские львы в клетке! А если звук раскатится по тюрьме! подумайте! тюрьма-то пустая! вы услышите эхо! А еще эти сторожевые псы на вышках! ой! Шенье, его «Узница»!* [113] если бы он слышал вой моего напарника! из 92-й! он сократил бы слегка свои монологи! «Йоп! Йоп!»… чтоб он удавился… бедные мои Музы!.. и бульдожье «гав-гав»! я боюсь ночи! к 16 часам завывания прекращаются… четыре удара колокола… баланда… окошко… входит стражник, он приносит мне мои листки бумаги, таблетки, карандаш, все! снова запирает… кр! кр! крак! кажется, что он запирает Винсенн!.. три холма Сен-Мишель! замок Крезо!..* [114] они меня считает Иудой… он желает «спокойной ночи»… как же он отвратителен! а как от меня воняет! в иностранных языках главное – интонация!.. когда человек в таком плачевном состоянии, ему плевать на то, что он не воспринимает нюансы… все ударяет прямо по сердцу! такова натура!.. оскорбления, ложь, притворные любезности… животная сущность… дурацкий поток слов…
113
В своей поэме «Молодая узница» Андрэ Шенье попытался записать стенания молодой женщины, сидевшей в карцере во время его пребывания в тюрьме Сен-Лазар во времена Террора.
А лиру – в тюрьме ей печально со мной — Разбудит лишь плач арестантки младой. (Ее за какие грехи?) Мне шепот ее удалось записать: Как можно так просто о боли сказать? Вот это и будут стихи.Молодая женщина была выпущена 9 Термидора, а Шенье казнили двумя днями ранее, 25 июля 1794 г.
114
Замок Винсенн и аббатство Мон-Сен-Мишель служили тюрьмами. Город Крезо на Луаре был во времена Селина металлургическим центром.
Я вам говорю, что в 4 часа кончается все… наступает ночь… я еще вижу немного красного, потом оно сереет, а затем чернеет… я падаю с табурета… если он прилипает к моей заднице, я падаю вместе с ним… надо хорошо упасть… соломенная подстилка! одеяло! Нормально! Жду… чернота снов… складывается в рифмы! кружение мыслей! Серость боли? Я не получаю удовольствия? Дерьмо! А способен ли я? я буду все-таки жаловаться! Меня уже достали эти «ордера»! один отвратительнее другого, я-то знаю и других!.. полчища опустившихся предателей, гангрена, позорные бедствия, двойные, тройные и более игры! Сутенеры! Они меня раздражают, потому что только мне выдали «ордер на мою душу»!.. я никогда не считал себя ничтожеством, здесь я снова вспоминаю, на гнилой соломе… ни посла, ни министра, ни следователя, ни знаменитостей, ни вишистов, ни Легу,* [115] ни маленьких швейцарцев,* [116] ни тех, кто придет завтра! Черт подери! ни даже дезертировавших к врагу!
115
Американский адмирал Лега был с ноября 1940 по июнь 1942 гг. послом США в Виши.
116
Маленькие швейцарцы – игра слов. Здесь явный намек на назначение Пьером Лавалем Поля Морана на должность посла в Швейцарии. Селин очень часто подчеркивает, что в те годы не получал никакой поддержки от правительства Виши.
– Это именно то, чего вам так не хватает! бестолочь!
Я никогда не продавал ни линию Мажино, клянусь честью, ни Пирамиду, ни гроб Наполеона, ни деревянный мост* [117] из Аржантей, ни антенну мадам Табуа,* [118] ни рейд в Тулоне, ни флот Дарлана!* [119] Nix! [120] возвращаюсь к подробностям… нашествие варваров, опьяненных Добродетелью, Правдой, как и то чудовище, у меня наверху, в седьмом номере, дерьмо тифозное!.. Ах, пламя! нефть! сера! или ничего!
117
Деревянный мост, соединяющий Аржантей с южным берегом Сены, был построен в 1832 г., но во время войны неоднократно подвергался бомбежкам, случайно или намеренно, как и мост в Безоне, о судьбе которого Селин пишет в статье «Воспеть Безон – вот испытание».
118
Женевьева Табуи (1892–1985), а не Табуа, была журналисткой, освещавшей перипетии дипломатической жизни на протяжении шестидесяти четырех лет, причем, пятьдесят – на радио. В послевоенные годы она стала настолько популярной фигурой, что ее биография сделалась предметом изучения в школе.
119
Адмирал Дарлан был министром военно-морских сил и начальником сухопутных, морских и воздушных сил в ноябре 1942 г. во время восстания французского флота в Тулоне.
120
Nix (нем.) – разговорная форма nichts – ничего.
Они украли все, что могли, разбили вдребезги то, что не смогли унести!.. они сожгли мои рукописи… а что осталось – в мусор: «Гиньолей», «Крогольда», «Бойню»! мои жертвоприношения!* [121]
Прямо энтузиазм столетий! Костры, бойни, мусор! Еще больше, чем кража! Ислам, Порт-Рояль, площадь Конкорд,* [122] Чингисхан, [123] атом, [124] фосфор, это вам не что-нибудь! Молитвенники сжечь, «Илиаду» – свиньям на растерзание, изнасиловать Непорочную Деву, обосрать Петрарку, никто и не почешется! Сказано – сделано! Крестовый поход! всех на крест! Негодяи! Повесить всех! Дрейфишь, слабак! Держитесь, я здесь, в своей дыре, налоговая администрация увеличила мне налоги! XXII округ! Десятина, оброк! миллионы! на все мои погибшие произведения! «В случае невыполнения» меня приговорят к трем пожизненным заключениям и в конце концов мне отрубят голову! Вот гады!
121
В «Феерии для другого раза» и в других романах Селин упоминает различное число рукописей, оставленных им на улице Жирардон: «три, затем четыре <…>, не считая повести», наконец «три повести и два романа: «Бойня»… «Легенда о короле Крогольде» и потом еще два… три черновика «Из замка в замок». В действительности, Селин оставил рукопись обеих частей «Банды гиньолей». Кроме того, было установлено, что Селин действительно написал первую часть «Бойни» и что он работал до 1939 г. над «Легендой о короле Крогольде», которая в 1944 г. существовала в рукописном, а не в машинописном варианте.
122
Площадь Конкорд, как и повсюду в «Феерии I», является символом гильотины.
123
Чингисхан – великий монгольский завоеватель XII века естественно вписывается в это перечисление.
124
Упоминание здесь атома чрезвычайно важно. Селин был потрясен мощью атомного взрыва и степенью его поражающей силы. Он не раз возвращается к этой теме в следующих романах. После первой атомной бомбы, взорванной в 1945 г., в 1946 г. проводились другие испытания на атолле Бикини. Угроза атомной войны еще более возросла, когда 14 июля 1949 г. СССР объявил о наличии атомного оружия. Весь ужас массовой бомбардировки Селин пережил в Дрездене в феврале 1945 г.
И лучшее доказательство того, что они не шутят, – они уже продают с молотка кровать моей матери!* [125] Они продают ветер, призраков… Я к ним отправлю Гортензиа, они его продадут, как Людовика XV!.. Ах, обезьянья ловкость! Держать в тюрьме и жечь на костре одновременно! но они всегда расшаркиваются друг перед другом, могут сослаться на ситуацию! Они обожают Ситуа-а-а-цию! Это их верховная богиня! Они используют ее от всей души! И она убивает их души! Я не могу ни о чем попросить тебя, Родина!
125
К этому событию Селин возвращается неоднократно. Свое состояние Селин описывал в письме к Жану Полану в декабре 1950 г.: «…я вспомнил все, мою пенсию по инвалидности, и 75-ю статью, и медаль, и кровать моей матери! – мое единственное наследство, все, все пошло с молотка!»
Налоговый инспектор, душа моя! (он требует, чтобы я заплатил долги Петэну!) Мне крышка! Шкура Бебера не стоит и ста су! Сто су? я прозреваю великое! я вижу 14-й!
Это преступление людей нашего времени! Сейчас бы они не разрушили Бастилию… они засадили бы туда всех «нечистых»! Всех тупоголовых писателей – на работы! кнута им! двадцать шедевров в день! один за другим, анонимно!
За этим дело не станет! Запереть в башне, в доме, щелк – в 89-й!* [126] Пусть они там думают!.. сказано – сделано… Армия садистов на пикнике Истории… А здесь – охранник, который за мной следит, самая настоящая деревенщина! Нечего читать мою рукопись! ты, недоумок! по утрам он приносит мне кипу бумаги и швыряет в лицо… все разлетается! его забавляет мой вид на карачках… он говорит, что скоро собственноручно расстреляет меня… они все так говорят… эти газеты, мои фотографии, мои преступления во всех подробностях… Я тот, кто продал План «Дьявол», крепость д'Ук, Па-де-Кале, Эйфелеву башню… и тайные мысли Гамелена…* [127]
126
Нам кажется, что стук двери камеры № 89 наводит на мысль о маркизе де Саде, писателе, заключенном в Бастилию и работавшем там над книгой. Выражение «Армия садистов на пикнике Истории» не выходит за рамки общепринятого значения.
127
Морис Гамелен (1872–1958) – генерал, главнокомандующий сухопутными войсками Франции в начале Второй мировой войны. Именно его уверенность в том, что направление атаки немецких войск придется на север, а вовсе не на Арден, как случилось, стала основной причиной поражения 1940 г. Он был смещен 19 мая.
Теперь они достают меня здесь!.. и что же?… Имеются доказательства!.. Истина по сути такова: тюрьма!.. «Он в тюрьме!»
Мне плевать на их личные чувства! но этот засранец из 73-й! это же настоящий рев! ревет, как сто ослов! из-за него боль становится нестерпимой! я бы его прикончил! и эти дикие вопли из 48-й! я слышу глухие удары, драки по два раза надень… смена караула… шаги… один, два, спокойные, все громче и громче!.. пронзительные вопли женщин! мужчины всхлипывают… я знаю «звонарей», их трое, трое волосатых Геркулесов в белых рубахах, однажды ночью… они заставили меня встать… они пинали ногами мое убогое ложе! подбрасывали! солому! тряпки! я чувствовал себя оскорбленным! трясут «ветеранов»! 12-я! Пацаны! Они не викинги!.. Они не обучены искусству войны… они взялись не за свое дело! сосунки! Все пропало!.. я тоже умею пинать ногами матрасы!.. умел!.. даже жалко их, в какой-то степени!..
Они оскорбили меня! Пусть только они вернутся! Они искали у меня сигареты!.. я слышу, как они это делают!.. здесь… там… этаж… другой… раздаются звуки пощечин, вой! а потом тишина… спокойствие, которого добились силой! они проходят один этаж за другим… самоубийство? вот это номер… несутся, словно смерч! все тюремщики!.. крах! все пять этажей!.. вся банда!.. от их топота дрожит вся тюрьма! десять корпусов, разделенных на клетки!
«Самоубийца!» Тарарам! За это в камеру буйнопомешанных! У висельника визитеры! музыка! сирены! свист! псы! Опера!
– А вы, милый Аэд, на что вы рассчитываете? Вы достаточно настрадались? Нет? Герцог де Вандом* [128] желает прогуляться с вами по улице Репо [129] …* [130] вернетесь ли вы?… сумасшедший! рогоносец! хороший переход! Але-ап! Вам оставили ваш ремень!.. решетка в потолке! петлю на шею! и привет!.. И нет гарантии, что вас похоронят на улице Репо, как Деноэля в Доме Инвалидов!.. даже это будет уже одолжением! Может быть, это произойдет на площади Конкорд в присутствии пятьсот тысяч помощников!.. Ах, ностальгия по прошлым преступлениям! зло для страны! оставайтесь в изумлении! в следующем году в Париже! жрите поэта, Парижем правит глупость, и это нечто! вы прибудете туда мертвым! самое лучшее и полезное, что вы можете для них сделать!.. Ваша родина, французы, – кладбище Пер-Лашез…* [131] там лежат те единственные, кто никогда уже не причинит вам вреда…
128
Рене Майэр (1895–1972) – политический деятель периода IV Республики. Он входит в жизнь Селина со времени своего назначения на пост министра юстиции, само Министерство находится на площади Вандом. Предшественники Майэра на этом посту были причастны к приговорам и казням коллаборационистов в форте Монруж. Поэтому в декабре 1949 г. в письме к новому правительственному чиновнику, занимавшемуся его делом, Селин рассказывает о «графе Майэре де Вандом-Монруж».
129
Repos (франц.) – покой, здесь: предвечность, успокоение.
130
Улица Репо одна из тех, что идут вдоль кладбища Пер-Лашез.
131
В одном из этих писем Селин пишет: «Во время Конференции французских ученых, проходившей в мэрии Зигмарингена, чтобы поднять дух последних… я заявил в полный голос, что мне горько находиться здесь, что я никогда не буду издавать своих книг в Германии и что у меня только одно желание – быть похороненным на Пер-Лашез. Я даже предложил идею создания общества друзей Пер-Лашез». Желание быть похороненным на кладбище Пер-Лашез несет тот же смысл, что и желание присоединиться к матери, похороненной там же.
– О, ваш гроб вскрывают, освидетельствуют ваши бренные останки, да, это вы! точно вы! и тогда придет долгожданный покой, настоящий…
В общем и целом, возвращаясь к сказанному, как вы думаете, я закончу свои дни здесь? Мои дни? полдня! четверть дня! Я все еще сопротивляюсь! Я вам надоедаю! Вас удивляет мой открытый бунт? мое чувство ответственности? мои цели? У меня есть Бебер, Арлетт! У меня пятеро малых детей в Буа!* [132] У меня старенькая мама, которую я уже не увижу, мой отец Фердинанд рядом с ней,* [133] я никого не брошу по дороге, мсье! ни одного солдата, ни единого больного, ни любовницы, ни моих забот и хлопот, ни самой смерти! Никогда! ни тридцать шесть тысяч ног, которым так и хочется затоптать вас!
132
Дочь Селина жила в Нейи, возле Булонского леса.
133
Маргарита Гийу и ее муж Фердинанд Детуш похоронены на кладбище Пер-Лашез.