Фехтмейстер
Шрифт:
— Как скажешь. В квартире золота было — как в папиросе табака. Люди мои дочиста все не вымели, не успели, но ларец один прихватили. В нем золота с камешками на много тысяч будет.
— Ишь ты! — присвистнул Курносый.
— Среди другого — подарок царя, — продолжал внушать Барраппа, вспоминая лавку в самом начале Большой Морской с выбитыми прямо в стене дома золочеными буквами названия «Фаберже», — бриллиантовое колье кардинала Рогана. Оно с полмиллиона стоит. Вот жандармы нас и ловили.
— Брешешь! — восстанавливая перехваченное волнением дыхание, прохрипел «конвоир».
— Могу
— Да уж начал, так сказывай, — подал голос второй караульный.
— Я дело задумал, и ларец прятал я. Отпустите меня — место укажу.
— Но ты ж помнишь?.. — Курносый вновь продемонстрировал Барраппе револьвер.
— Какой мне от сокровищ прок, если я помру нынче? А и вам, хоть всю жизнь ищите, их не найти.
— Верно говорит, — тихо вы молвил живодер. — Ну, чего, Курносый, как порешим?
Оба стража все еще полагали, будто сами решают и судьбу приговоренного к смерти, и участь его клада. Они не ведали, что с того мига, как, развесив уши, начали они внимать истории о «пещере Али-Бабы», воля их накрепко была захвачена сидевшим за решеткой пленником.
— Сказывай, куда ехать, — придвигаясь к решетке, зашептал привратник.
— Да уж ясно, не за Урал. На Большую Морскую, там покажу.
— Эй! — Конвоир стукнул кулаком по стенке возка. — Егорка! На Большую Морскую едем!
— Чего для? — послышалось снаружи.
— Того для. Сказано, поворачивай, стало быть, поворачивай, рыло чухонское!
Барраппа почувствовал, как собачий ящик меняет направление движения, и чуть заметно усмехнулся.
Дворы на Большой Морской были хорошо известны капралу Длугашу, как и тамошние дворники с их нравами и повадками. Дворник Федот, грузный степенный с окладистой, в полгруди, бородой, гордо демонстрировал Георгиевский крест, полученный за русско-японскую, и рассказывал всем, кто желал послушать, о тех временах, когда был фельдфебелем. Под Ляоляном ему оторвало два пальца, и теперь бывший ужас молодых солдат каждый вечер запирался в дворницкой и мрачно пил горькую во славу русского оружия. Затем падал мертвецки пьяный и просыпался к полуночи на пару минут, чтобы закрыть ворота. Дворника ругали ежедневно, но выгнать героя войны не могли.
Подойдя к дворницкой, Барраппа убедился, что Федот уже не вяжет лыка, и кивнул сопровождающим. Две тени проскользнули во двор вслед за Барраппой. В это время здесь никого не было.
— Туда, — бросил капрал, указывая на угольный сарай. На двери висел тяжелый замок, но, пошарив под навесом, Петр Длугаш легко отыскал ключ. Он не раз помогал Федоту таскать уголь в котельную.
— Темно-то как, — пробурчал живодер.
— Не дворец небось, — хмыкнул Курносый.
— Ничего, найдем, — заверил Барраппа. — Входите. — Он открыл дверь и на ощупь стал пробираться внутрь. — Дайте спички, здесь есть фонарь. Только осторожней, уголь все же. — «Конвоиры» втиснулись в сарай вслед за проводником. — Помогите-ка, тут копать надо.
Дальнейшее на взгляд стороннего наблюдателя смотрелось бы совсем иначе, нежели в глазах самих участников. Сделав несколько махов лопатами, те увидели инкрустированную крышку ларца,
— Тяжелый, — потянув на себя «сундучок», радостно проговорил живодер.
Ларец был не заперт и потому легко открылся, обдав присутствующих сиянием драгоценных камней.
— Это мне! — зачерпывая горсть мелких угольев, воскликнул работник «Мыловарни Ходакова».
— С чего это вдруг? Я первый нашел.
— Э нет, все сочтем, потом разделим!
— А вот шиш тебе!
— Мне шиш?! — возмутился Курносый. — А тебе вот! — Он взмахнул лопатой и с силой обрушил ее на голову приятеля. В то же мгновение стоявший без дела в углу лом опустился на его собственный затылок.
— Вот так, — пробормотал Барраппа, глядя на лежащие без движения тела. — Здесь переночуете. — Петр Длугаш перевернул Курносого и начал стаскивать его огромный тулуп. — Мне он больше нужен. — С этими словами он потушил фонарь и, выйдя из сарая, запер дверь.
Возница на козлах, поджидавший товарищей, меланхолично курил, поглядывая в темный проем ворот.
— А те где? — увидев приближающуюся фигуру в широком тулупе, лениво кинул он.
— В ящик! — коротко скомандовал выходящий под свет уличного фонаря Барраппа, направляя на кучера «бульдог». — Одно слово — убью!
Сотник Холост прихлебывал чай с лимоном, рассуждая вслух:
— Эх, сейчас бы борща с чесноком да сала с первачом.
Коллежский асессор Снурре смотрел на худощавого атаманца с нескрываемым осуждением. Если и было что-нибудь в мире, с чем Христиан Густавович боролся столь же, если не более активно, нежели с преступностью, то это привычка есть столько раз в день, сколько ему на глаза попадалась какая-нибудь пища.
— В общем, дело Григория Ивановича Котовского из дворян тыща восемьсот затертого года рождения можно сдать в архив с пометкой «пропал бедолажный хрен зна куда».
— Бог весть что, — с укором глядя из-под пенсне на безучастного к вопросам отчетности казака, пробормотал Снурре.
Его весьма огорчала эта история с подлогом в деле «короля побегов», но идти против воли начальства было не в привычках усердного полицейского чиновника.
— Ой, не надо слез! Если хотите, в справке можете его хоть пираньям скормить! Пишите там, шо взбредет под ваше пенсне, — отмахнулся Холост. — Главное, что отправился штабс-капитан Котов в тыл супостата, и есть у меня неслабое предчувствие, что мы об этом новоиспеченном офицере еще услышим!
Вопрос о том, что именно будет услышано в будущем о Григории Котовском, так и остался непроясненным, так как из коридора донесся совсем иной звук:
— А ну стой! Стой, кому говорят?! Абрек чертов!
Вслед за криком послышался глухой звук удара и шум падающего тела.
— Что за на фиг? — Сотник выдернул наган из кобуры и кинулся в двери. По коридору поджарой гончей мчался Заурбек. У самой лестницы валялся дневальный, пытавшийся остановить яростного горца. Солдат приподнялся, мотнул головой, пытаясь навести резкость, и стал нащупывать упавший поодаль карабин.