Фельдмаршал должен умереть
Шрифт:
— Баронесса… черт возьми. Обожаю аристократок. Вообще-то, женщины — дерь… Пардон. Но аристократки. Меня вдохновляет уже сама их породистость.
— Так что вы намерены предпринять, князь? — отказался и дальше выслушивать его Умбарт.
— Партизаны наверняка пошлют сюда разведку. Попытаются нас прощупать. Было бы неплохо, если бы нашим дозорным удалось схватить хотя бы одного из них. В любом случае в час ночи двадцать моих легионеров и двадцать егерей совершат марш-бросок к скалам, у которых может оказаться засада. Устроим засаду засаде. Если же партизаны не явятся на свидание, мы своих парней подберем и забросим еще километров на десять, к месту второй возможной засады.
— Уверен, что ни один из германских полковников к такой изнурительной тактике прибегать не стал бы.
— Вы это уже продемонстрировали, штурмбаннфюрер.
— Но мы не можем вести войну так, как ведете ее вы, русские. Это же не война, а умственное истощение.
— Тогда почему удивляетесь, что проигрываете одно сражение за другим? Когда офицеры не желают истощаться умственно, их полки очень быстро истощаются физически. Закон войны.
— Я-то предполагал, что вы, белые русские, проигрываете её вместе с нами, — незло огрызнулся Умбарт.
— Выглядело бы это иначе, стал бы я упрекать вас. Неудачный выбор союзника в большинстве случаев оплачивается ценой жесточайших поражений и проигранными войнами. Однако прекратим разговоры, господа. Несколько часов сна.
Он взял свой матрас, пошел на кухню, расстелил его на полу и почти мгновенно уснул. Когда через несколько минут Умбарт услышал его негромкое похрапывание, он изумленно покрутил головой: даже после своего немыслимо трудного похода этот русский диверсант все еще обладал железными нервами. Таких штурмбаннфюрер уважал. Таким завидовал. Сейчас, лежа в доме почтового служащего в центре глухой итальянской деревушки, он с тоской в сердце думал о том, что война убийственно игнорирует его. Вся Вторая мировая прошла как бы мимо него, не подарив ему ни чинов, ни славы. А ведь он — профессиональный военный. Он готовился к войне. В отличие от многих других германцев, которых война насильственно втянула в свой водоворот, он внутренне готовился к ней, жил её ожиданием, рассчитывал на нее, как Герострат — на храм, который ещё только предстояло сжечь.
Многих других война просто, элементарно убивала. Умбарта она убивала своим безразличием к его солдатским амбициям, нежеланием подарить хоть какой-то шанс на славу.
Но сегодня он вдруг подумал, что не все ещё потеряно. Не зря же судьба свела его с людьми Скорцени, с Курбатовым. Что-то за этим кроется. «Так почему бы тебе не попытаться стать на стезю диверсионной элиты? Этот поход под командованием одного из самых талантливых диверсантов Европы, в составе группы, состоящей из многих элитно подготовленных диверсантов… Используй эту возможность, определись».
Он уже не представлял себя в мирной жизни. Конечно, вино, женщины, состояние… Но Умбарт предпочел бы получить все это вместе с генеральскими звездами, чинами и славой полководца. Он был одним из тех истинных бонапартистов, для которых война — нечто большее, нежели убийства и разрушения, большее, нежели перекраивание европейской карты и кроваво-пороховая политика сильных мира сего. Он обожествлял войну, как поклонники Заратустры обожествляют солнце, как оказавшийся на плотике посреди океана старый моряк обожествляет штормовой океан, презирая при этом свою собственную гибель.
«В генералы тебе уже не выйти. Маршальский жезл унесли с собой — кто в могилу, кто в ставку фюрера — другие. Но есть еще элита смертников-диверсантов. Есть Скорцени, Боргезе, Штубер, Курбатов… Присоединись к ним, рискни. В конце концов… ты ведь способен на риск. Покажи себя уже завтра. Попробуй вести себя в бою так же раскованно и рисково, как этот русский. Пусть в тебе взыграет кровь германизированного римлянина — кровь самой голубой и самой мужественной из всех пород человеческих…»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Каждый бриллиант должен погубить столько жизней, сколько в нем каратов.
1
Родль выглянул в иллюминатор и мечтательно улыбнулся:
— Какое же оно в эти минуты красивое — море!
Поначалу Скорцени высокомерно проигнорировал восторг своего адъютанта, но тотчас же спохватился:
— Какое ещё море, Родль? Вы чем это восхищаетесь?
— Морем. Самым обычным морем, — пожал плечами гауптштурмфюрер. — Теперь мы по существу летим вдоль берега, даже приближаемся.
— Сидевший рядом с ним штурмбаннфюрер оттолкнул плечом адъютанта и тоже припал к иллюминатору.
— Но ведь мы должны лететь через Австрию! Откуда море, дьявол меня расстреляй?!
Родль очумело повертел головой, давая понять, что происходит нечто такое, что вышло из-под их контроля.
— Сейчас мы исправим ошибку штурмана, — прохрипел он и, расстегнув кобуру, метнулся к кабине пилота. Словно бы избегая неприятных объяснений, лётчик нацелил машину вниз и пошёл на разворот, так что Родль едва удержался на ногах.
«Предательство! — первое, что пришло на ум гауптштурмфюреру. — Нас предали и пытаются доставить в расположение англичан!».
Уже выхватив пистолет, он оглянулся на Скорцени. Тот отвернулся от иллюминатора и теперь сидел, скрестив руки на груди, в позе Наполеона, принявшего после битвы под Ватерлоо решение сдаться на милость своих лютых врагов.
«Что-то здесь не то, — загипнотизировало Родля спокойствие шефа. — К тому же, пристрелив пилота, ты всё равно погубишь и себя, и самолёт».
— А море действительно красивое, — на ухо ему прокричал Скорцени, когда адъютант — злой, взбудораженный — вернулся на своё место. — По-моему, мы где-то в районе Савоны или Империи.
— А там нас ждут англичане.
— Придется заставить вас изучать карту боевых действий, Родль. С фронтовой географией у вас всегда было плоховато.
— Но когда я требовал, чтобы вас доставили в Венгрию, вас доставляли в Венгрию, а не в Югославию, — огрызнулся адъютант, удивлённый тем, что Скорцени столь быстро смирился с изменением курса.
— А жаль. Если бы нас вовремя доставили в Югославию, война пошла бы по совершенно иному сценарию.
— Только уже без нас, — расплылся Родль в ухмылке городского юродивого. У него это всегда получалось.