Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
– Да ты садись, устал, поди, с дороги-то. – Румянцев позвонил в колокольчик и вошедшего камердинера попросил принести чаю и «что-нибудь покрепче».
– Батюшка, вовсе я не устал. Лучше скажи, когда выступать? Ведь перемирие-то закончилось! – В каждом слове молодого подполковника чуялось нетерпение, желание поскорее броситься в гущу неприятеля и сражаться, сражаться, как это было в октябре прошлого года под Бухарестом, где Михаил Румянцев получил боевое крещение.
– А тебе еще не надоело воевать-то? Как чувствуют себя в дивизии?
– Ждут не дождутся конца перемирия. Все рвутся в бой, батюшка, это уж точно.
– Скорее всего, рвутся в бой такие вот юнцы, как ты. А вот мне так хочется мира, тишины, покоя. Надоело мокнуть под дождем, кости разламываются от боли.
– Нет, батюшка, рвутся не только такие, как я, но и такие, как генерал Потемкин.
– Ну, а этот хочет отличия по другим соображениям. Хочется ему быть на виду, авось заметят и позовут в Петербург.
– Как вы себя чувствуете, батюшка? И матушка в своих письмах о том все время спрашивает.
– Не знаю, что уж говорить о здоровье… Век ли уже мой достигнул той степени, с которой неразрывно сопряжены ослабление и болезни? Не знаю… До сих пор как лучшее средство к поправлению здоровья я употреблял движение. Теперь вот ощущаю, что и оно не помогает. Ну да что там про болезни-то говорить! Доживешь до моих лет, сам поймешь, как чувствуют себя в моем возрасте люди, которые все свое усердие и рвение отдают службе своему Отечеству и престолу.
Молодой Румянцев слушал отца и переживал за него. Но все время думал о том, что Потемкин послал его сюда не только для того, чтобы проведать отца, что вполне естественно, но, главным образом, чтобы узнать, когда армия будет выступать к Дунаю и что предстоит ей свершить в летнюю кампанию. 1772 год – год мирных переговоров – он считал потерянным для себя, потому что негде было отличиться, а тут снова начинаются бои, снова можно блеснуть отвагой.
– Батюшка, а чем все-таки закончились переговоры? До нас дошли какие-то смутные слухи, что будто бы турки хотели остаться в Бухаресте и продолжать вести переговоры в то время, как перемирие закончится и начнутся военные действия… Можно ли сие?
– Скажу тебе по секрету, что там, в Бухаресте, сложилась очень трудная обстановка. Представляешь, срок перемирия кончается, а нам ничего не известно. Послали к султану ультиматные требования, а от него никакого ответа. Турецкий же посол продолжал оставаться в Бухаресте. Но если посол в Бухаресте, то, выходит, турецкие курьеры имеют право проезжать по нашей территории и попутно примечать все, что потребуется для будущих военных действий. Я решительно не мог с этим согласиться… Представляешь, в каком положении мы оказались, если б турецкий посол не захотел выехать по истечении срока перемирия? Обрезков спрашивает меня, что делать; я тоже нахожусь в полном недоразумении. Ты знаешь, конечно, что город стал главной нашей опорной базой. И пребывание в нем неприятеля во время войны недопустимо.
– Да, батюшка, в позапрошлом году турки за несколько переходов преодолели расстояние от своих крепостей до Бухареста, – вспомнил Михаил Румянцев год своего боевого крещения.
– Вот-вот, а что мы можем сделать, чтобы не дать им пользоваться этой дорогой? Ничего! И представь себе, в многолюдном городе проживают не только верные нам друзья, но и под видом добронатурных могут скрываться наши недруги.
– А нельзя ли было, батюшка, оставить сколько-нибудь войска там, в Бухаресте, на этот случай? – обрадовался молодой Румянцев пришедшей внезапно догадке.
– Молодец, Миша, соображаешь! – сдержанно похвалил фельдмаршал подполковника. – То же самое предложил и Алексей Михайлович. Он тоже попросил оставить два полка для безопасности посольства, но сие отделение двух полков послужило бы только к умалению наших сил, а у меня сейчас каждый здоровый солдат на счету.
Петр Александрович замолчал, в какой уж раз обдумывая создавшееся положение. Военные действия пора было начинать, прошло уже три дня после конца перемирия. Но турецкий посол находился еще в Бухаресте. Румянцев отклонил предложение Обрезкова продолжать переговоры, считая такое положение недопустимым для чести русского оружия.
– Батюшка, пожалуй, ваши опасения относительно жителей Бухареста напрасны…
Румянцев удивленно посмотрел на осмелевшего сына: «Мой характер, вот шельмец!»
– …Вам всякий скажет, кто видел в позапрошлом году военные действия под Бухарестом, что жители, коль скоро неприятель показывается на нашем берегу, разбегаются в леса и горы не только из прибрежных поселений, но и далеко отстоящих от Дуная.
– Да, конечно, это я знаю, но предосторожность никогда не помешает, когда речь идет о выгодах Российской империи, мой сын… Если бы я думал только о военных действиях. Да, кстати, Потемкин начал боевые действия, как я повелел?
– Да, ваше сиятельство, – перешел вдруг на официальный тон подполковник Румянцев. – Я вручил донесение генерала Потемкина дежурному генералу.
– Ну и что там у вас произошло? Докладывай! – принял тон сына фельдмаршал Румянцев.
– 21 марта генерал Потемкин, получив ваше повеление о начале военных действий, приметил, что неприятель усиливает пост свой в Гуробале. И отрядил туда подполковника барона Ферзена, премьер-майора Шепилова и майора Волкова. Каждый из них на восьми запорожских лодках с командой в сто человек атаковал с трех сторон стоявшего в Гуробале двухбунчужного Мустафа-пашу арнаутского.
«Ох, как загорелся! – подумал Румянцев, глядя на раскрасневшегося сына. – Действительно, кажется, в меня».
– Ну-ну, и что же? – подбодрил Петр Александрович.
– Майор Волков и запорожский полковник Дуплин со своими отрядами тихо прокрались в деревню Еникею, спавших там турок почти поголовно истребили, а всех христиан с их семьями забрали на наш берег. В это время подполковник Ферзен и майор Шепилов со своими гренадерами спустились вниз по Дунаю и атаковали засевшего в шанцах неприятеля. Но вскоре больше тысячи конницы, прибывшей из деревни Козлуджи, опрокинулось на Ферзена. Но сколь горячо конница ни пыталась, она повсюду была отбита оружейным огнем и запорожскими пушками. А потом к Ферзену присоединились Шепилов и Волков со своими отрядами, и неприятель совсем был обращен в бегство. Он потерял на месте убитыми более ста человек, и среди них пашинского кегая и одного знатного Умар-агу.
– А наши потери? – хмуро спросил Румянцев.
– Убиты егерский сержант да два казака. И ранено несколько человек. Перевезено множество христианских семей и до семисот голов разного скота.
– А где ты был в это время?
– Все сие происшествие был рядом с генералом Потемкиным, он не отпускал от себя. – И столько недовольства прозвучало в голосе молодого Румянцева, что отец тут же успокоил его:
– Ничего, ты еще будешь в настоящем деле… Кампания только началась. На этом все дело и кончилось?