Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
И это тревожило Румянцева, не допускавшего и мысли о каких-либо переменах в договоре. 24 октября 1774 года он писал Петерсону: «…Зегелин (прусский посланник в Константинополе. – В. П.) расхваливает рейс-эфенди, выставляет его усердным защитником мира; но мы достоверно знаем, что он мира не хочет, Зегелин хочет нас настращать готовностью турок к войне, но в предыдущем письме сам он описывал страшное истощение Порты, которая не может поднять головы; и потому будьте с ним осторожны и выведайте, не от него ли или от каких других происков идет помеха делу. Легко станется, что и прусский министр, будучи лишен всякого участия при заключении мира, старается теперь сделаться нужным. Если рейс-эфенди или кто другой станут время проволакивать или откажутся принять мирный договор слово в слово, то дайте им почувствовать, что их поступок остановит очищение Молдавии и остающихся в наших руках крепостей, где у нас вся армия без малейшей убавки. Рейс-эфенди спрашивал
Великий визирь попробовал было уговорить Румянцева переменить артикулы договора, касающиеся татар Крыма и дунайских княжеств, но Румянцев твердо стоял на своем: «Скрыть не хочу моего крайнего удивления, каким объят я был, увидав содержание вашего письма. Дело столь торжественное, как мир, заключенный между Всероссийскою империею и Портою Оттоманскою уполномоченными от их государей, в своем исполнении не терпит ни отлагательств, ни остановки, и я должен вам сказать, не обинуясь, что ни один пункт в трактате не может быть нарушен без того, чтоб не нарушены были и все статьи его, и самое главное основание – искренность и добросовестность».
Наконец Петербург и Константинополь ратифицировали мирный договор, в 1775 году обменялись послами. Но независимость крымских татар по-прежнему возбуждала негодование правительства Турции, которое не раз ставило отношения России и Турции на грань войны.
Фельдмаршала Румянцева как победителя оттоманов ждали в Москве для празднования мира. Приготовили Триумфальные ворота. Но он, по своему обыкновению, отказался от пышности и почестей, приехал в скромной коляске и с небольшим эскортом.
Очевидец этих торжественных событий в Москве, Андрей Тимофеевич Болотов подробно рассказывает о своих впечатлениях от увиденного и услышанного во время празднества. Андрей Болотов вместе с женой и тещей приехал в Москву всего лишь за полчаса до приезда фельдмаршала Румянцева. Каково же было удивление собравшихся, когда они увидели, что вокруг Триумфальных ворот, ярко раскрашенных вверху картинами, изображавшими разные победы великого полководца, не было ни войск, ни пушек для стрельбы, ни музыки, ни певчих, ни чиновников, которые должны были встречать триумфатора. «Господи! – говорил я. – Что же это? Разве не успели прийти сюда?» Но удивление мое еще увеличилось, когда вдруг закричали, что «Едет, едет Румянцев!» – и мы, вместо всего триумфального въезда, увидели скачущую только дорожную карету, и пролетевшую мимо нас, как молния, и, что всего страннее, не поехавшую сквозь самые Триумфальные ворота, а объехавшую оные по правую сторону мимо. «Вот тебе на! – воскликнул тогда я, поразившись удивлением. – Что это такое? Это и первой блин, но уже комом, и зачем же мы сломя голову так скакали и спешили?»… Но скоро сказали нам, что императрица и хотела было велеть встретить его со всеми подобающими ему почестями, но он сам отклонил сие от себя и просил государыню, чтоб не делано было ему никакой церемониальной встречи, а дозволено б было въехать запросто и подорожному».
10 июля 1775 года Москва торжественно отметила заключение мирного договора с Турцией. В этот день и Андрей Болотов со своими женщинами спешил на Ивановскую площадь у Кремля. «Но как мы ни спешили, но нашли всю ее наполненную уже несметным множеством народа. Все улицы в Кремле установлены были войсками, а подле самой колокольни стояло несколько вестовых пушек. По всему пространству, от Красного главного крыльца до дверей Успенского собора, сделан был помост, огражденный парапетом и устланный сукном красного цвета, все стены соборов и других зданий окружены были, наподобие амфитеатра, подмостками, одни других возвышеннейшими, и все они установлены были бесчисленным множеством благородных и лучших зрителей… Но ничто не могло сравниться с тем прекрасным зрелищем, которое представилось нам при схождении императрицы с Красного крыльца вниз, в полном ее императорском одеянии и во всем блеске и сиянии ее славы. Весь придворный ее штат, в богатейших одеяниях, последовал за оною, а перед нею шествовали разные чиновники и кавалергарды в их пышном и великолепном убранстве…»
Рассказывая о торжествах на Ходынке, в которых принимала участие и Екатерина II, Андрей Болотов отмечает: «Но никто не обращал на себя так многие взоры, как герой сего торжества – граф Румянцев: повсюду следовали за ним целым табуном, и никто не мог на него довольно насмотреться…»
Императрица щедро наградила фельдмаршала Румянцева, его сподвижников, всех, кто принимал участие в войне и заключении мира. Румянцев получил: 1. Наименование Задунайского для прославления чрез то опасного перехода его через Дунай. 2. Грамоту с прописанием его побед. 3. За разумное полководство: алмазами украшенный фельдмаршальский жезл. 4. За храбрые предприятия: шпагу, алмазами обложенную. 5. За победы: лавровый венок. 6. За заключение мира: масличную ветвь (украшенную бриллиантами, как и лавровый венок). 7. В знак монаршего благоволения крест и звезду ордена Святого апостола Андрея Первозванного, осыпанные алмазами. 8. В честь его и для поощрения примером его потомства: медаль с его изображением. 9. Для увеселения его: деревню в пять тысяч дуги в Белоруссии. 10. На построение дома: сто тысяч рублей из Кабинета. 11. Для стола: серебряный сервиз. 12. На убранство дома: картины. На мать фельдмаршала, Марию Андреевну Румянцеву, гофмейстерину императорского двора, Екатерина II возложила орден Святой Екатерины, а на молодого графа Румянцева, первым возвестившего о заключении мира, – Александровский орден.
Вместе с Румянцевым в Москву прибыли два его ближайших помощника, с которыми он не разлучался всю войну: Александр Андреевич Безбородко и Петр Васильевич Завадовский. Представленные императрице, два талантливых молодых полковника вскоре стали видными государственными деятелями.
Глава 6
Встречи в Берлине
С радостным облегчением вздохнул Румянцев, когда кончились официальные празднества в честь заключения мира. Казалось бы, императрица, ее двор оказывал ему самые высокие почести, которых удостаивается человек при жизни, но по складу своего характера он не любил подобного шума и суеты. Обеды, балы, маскарады и другие празднества вскоре наскучили ему. Да, императрица не раз оказывала ему честь, приглашая обедать за свой стол. Участвовал почти во всех ее поездках по окрестностям Москвы. Наконец, 28 октября 1775 года она посетила его подмосковное село Троицкое, переименованное в Кайнарджи. 15 ноября состоялся большой бал-маскарад, где долго разговаривал с чрезвычайным полномочным послом Турции, а за ужином их посадили рядом, конечно не без политического умысла.
Все выдержал, вынес все эти тягостные для него испытания и затосковал по тишине и покою: хватит, послужил матушке-России и государыне императрице, пора на отдых. И не раз заговаривал с Екатериной II о своем отпуске и болезнях, которые порой вновь наваливались на него.
Каково же было его удивление, когда 5 ноября он узнал, что на него возложено командование всей кавалерией армии, которая, как говорилось в рескрипте, «в бывшую Прусскую войну из неустройства или, паче сказать, из небытия его единственно искусством и трудами приведена была в доброе состояние». Вот только сейчас дошли до императрицы и ее помощников-советчиков все его письма во время войны с предложениями об иной организации всей кавалерии нашей армии. Какой уж тут отдых, мечты об отпуске тут же разлетелись в прах. Но и этого оказалось мало: императрица, беседуя с ним, высказала надежду, что он, фельдмаршал Румянцев, проявит свои недюжинные организаторские способности по окончательному устройству Крыма, не говоря уж о том, что он по-прежнему остается президентом Малороссийской коллегии.
Лишь 7 декабря Екатерина II покинула Москву и вернулась в Петербург. А Румянцев воспользовался случаем и спокойно пожил в Москве и в Кайнарджи несколько недель. И уже нужно было собираться в дальнюю дорогу: 20 февраля он прибыл в свое имение Черешенки и занялся неотложными делами, которых много накопилось за его отсутствие. Из писем Н.И. Панину и П.В. Завадовскому можно узнать, что здоровье его «худое», силы весьма слабеют, здоровье его требует великой починки – «не знаю, откуда начать». Конечно, он несколько преувеличивал свое «худое» состояние, чтобы хоть на некоторое время оставили его в покое.
Но дела уже втягивали его в свой круговорот: Малая Россия после изнурительной для всех войны нуждалась в оздоровлении жизненных ее основ – то, что было начато до войны, нуждалось в решительных организованных мерах. И конечно, тут же пошли донесения из Крыма, где начались волнения и недовольства. Французские офицеры, переодетые в турецкие одежды, проникали в Крым, понуждали татарские орды к неповиновению преданному России хану Шахин-Гирею и верным ему мурзам. Бригадир Бринк, начальник гарнизона крепости Святого Димитрия, хорошо изучивший обычаи кочующих татарских орд, по наставлению Румянцева, лаской и подкупом склонял на русскую сторону наиболее влиятельных мурз. Румянцев посоветовал Бринку, чтобы он любыми способами уговорил кочующие орды перенести свои кочевья поближе к нашим границам, и если они захотят, то можно впустить их и в наши пределы. Таким образом Румянцев приступил к устройству Крыма, который раздирали противоречия, а главное – турецкое противодействие русским интересам, хотя Кучук-Кайнарджийские условия мира были ратифицированы Турцией.