Фельдмаршал Румянцев
Шрифт:
А еще через несколько дней императрица написала Потемкину записку: «Батенька, пошлите повеления в обе армии, чтоб, оставя самое нужное число генералов при войсках для возвращения полков в Русь, чтоб генерал-поручики и генерал-майоры ехали каждый из тех, коим велено быть при дивизии Казанской, Нижегородской, Московской, Севской и прочих бунтом зараженных мест, в тех местах, где они расписаны иметь свое пребывание…»
Как раз в эти дни Екатерина II редактировала рескрипт, подготовленный графом Паниным, о назначении генерала Петра Панина главнокомандующим по усмирению Пугачевского восстания. Над этим черновым проектом Екатерина явно потешается в собственноручной записке к любезному ее сердцу Потемкину: «Увидишь, голубчик, из приложенных при сем штук, что господин граф Панин из братца своего изволит делать властителя с беспредельною властию в лучшей части империи, то есть Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губернии… что если я сие подпишу, то не токмо князь Волконский будет и огорчен и смешон, но я сама ни малейше не сбережена, но пред всем светом первого враля и мне персонального оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всех смертных в империи хвалю и возвышаю. Вот вам книга в руки: изволь читать и признавай, что гордые затеи сих людей всех прочих выше…»
Посылая новые полки против Пугачева и давая всю полноту власти Петру Панину, Екатерина II предупреждала его, зная его жестокий характер, что исполнение «сего государственного дела не в том одном долженствует состоять, чтоб поражать, преследовать и истреблять злодеев, оружие противу нас и верховной нашей власти восприявших, но паче в том, чтоб, поелику возможно сокращая пролитие крови заблуждающих, кое для матерного и человеколюбивого сердца нашего толь оскорбительно, возвращать их на путь исправления чрез истребление мглы, духи их помрачившей, восстановлять везде повиновение, покой и безопасность внутреннего гражданского общежития…».
В это время при императорском дворе все большую силу забирал Потемкин. Екатерина II в письме к Гримму 14 июля в ответ на его намек, что она неучтиво обошлась с Васильчиковым, писала: «Я догадываюсь, откуда происходит ваше маленькое сомнение, бьюсь об заклад, от того, что в вашем присутствии я удалилась от некоего прекрасного, но очень скучного гражданина, который тотчас же был замещен, не знаю сама, как это случилось, одним из самых великих, из самых смешных и забавных оригиналов нынешнего железного века…»
Так вот этот «великий, смешной и забавный оригинал нынешнего железного века» еще не настолько прочно вошел в государственную жизнь, чтобы императрица совсем отказывалась от услуг его счастливого предшественника. Так, 8 августа в собственноручном письме князю Михаилу Никитичу Волконскому сообщает, что сегодня, дескать, утром к князю Григорию Григорьевичу Орлову явился яицкий казак Астафий Трифонов с письмом от казака Перфильева с товарищами, всего 324 человека, в котором они обещают «вора и злодея Пугачева сюда доставить», если им будет выплачено по сто рублей каждому человеку: «Я нашла, что цена сия умеренна, чтоб купить народный покой…»
Добившись мира с турками, Екатерина II предпринимала все возможные усилия для подавления внутренних «расстройств и замешательства». Только приложив максимум усилий, перебросив из Польши и из Крыма несколько полков, ей удалось создать численный перевес в силах против Пугачева и разгромить его, используя, как читатель видел, и подкуп, и предательство в стане восставших.
И лишь через несколько дней Екатерина II ответила Румянцеву, поздравив его с «миром таковым, как в нашей истории едва отыщется ли». «Возвещая мир, рук Ваших творение, возвестили Вы нам в то же время чрез оной и знаменитейшую Вашу услугу пред нами и пред Отечеством, – писала императрица Румянцеву в рескрипте от 12 августа. – Мы объемлем ее во всем пространстве тех трудов и подвигов, коими Вы чрез все время войны ополчаться долженствовали к преломлению сил и высокомерия неприятеля, обыкшего доныне в счастливых своих войнах предписывать другим законы жестокие. Мера благоволения нашего к Вам и к службе Вашей стала теперь преисполнена, и мы, конечно, не упустим никогда из внимания нашего, что Вам одолжена Россия за мир славной и выгодной, какого по известному упорству Порты Оттоманской, конечно, никто не ожидал, да и ожидать не мог…»
Но Екатерина II далека от мысли считать, что Турция растоптана и уничтожена. Нет, она считает, что во всех делах, касающихся Турции, Россия должна соблюдать «всю возможную умеренность» и снисхождение к ее справедливым требованиям и не давать ей повода быть к какому-либо недоброжелательству и недоверию. Императрица выражает удовольствие тем, что Румянцев поставил в зависимость вывод войск из придунайских княжеств от ратификации мирного договора в Константинополе и Петербурге. Она понимает, с какой алчностью ждут вывода русских войск из Молдавии и Валахии, а потому надеется, что ратификация не задержится. А до ратификации нельзя ли договориться о скорейшем освобождении из неволи оставшихся и после войны пленников?
И Румянцев послал в Константинополь полковника Петерсона для переговоров, которые должны были уточнить все детали и подробности предстоящей ратификации на самом высоком уровне.
Много было хлопот у Румянцева, получившего и рескрипт, и собственноручные письма императрицы. В одном из них, сопровождавшем высочайший рескрипт, она писала: «Граф Петр Александрович, при случае отправления сего курьера, который к вам везет разные мои резолюции, поспели ко времени и кстати в моих садах тридцать ананасов, которые к вам посылаю, зная, что вы их любите. Примите сей малый дар, от доброго сердца происходящий, и прохлаждайтеся ими на здоровье, хотя немного, после толиких многих и славных ваших трудов во время войны и при заключении мира такового, как еще Россия не имела. Признаться надобно, сей клейнот (драгоценность, радость. – В. П.) вы ей доставили. Плоды оного бесчисленны будут, и при каждом имя ваше в незабвенной памяти останется. Хотя при размене ратификаций, где и как бы они разменены ни были, я празднество мира здесь и отправлю, но самое большое празднество означу не прежде вашего возвращения в отечество, и то на Москве, дабы мы при оном могли иметь удовольствие видеть оному виновника. Мой же приезд к Москве скоро быть не может, ибо у меня на Москве дворца, после сгоревшего во время язвы, нету, а каменный не поспел; но я к построению деревянного все меры теперь беру, и верно сие построение не замешкается. Нужно мне теперь комплектовать гвардии Преображенский полк. Желаю, чтоб сие комплектование служило и к награждению заслуженных солдат армейских полков, и для того прошу вас приказать выбрать наилучших семьсот человек и прислать их сюда с посланным для сего капитаном Рахмановым; в число сих требую я именно Старооскольского полку гренадера Микулина, отличившегося при столь многих случаях».
После заключения мирного договора Румянцев заболел малярией и все приятные и неприятные новости получал, прикованный к постели. Его перевезли в Фокшаны, окружили теплом и заботой. В ставку прибыл граф Салтыков и взял на себя управление внутренними делами армии. Необходимо было готовить войска к выходу из княжеств, а это требовало особого внимания.
Иногда жестокая малярия отпускала Румянцева, и он вновь активно вмешивался в ход событий. Хотелось ему довести до конца великое дело войны и мира, которому отдал столько времени и сил. А на этом пути то и дело вставали преграды. Вскоре после переговоров он узнал, что по дороге в Константинополь скончался верховный визирь Мегмет-паша. Новый визирь Изет-Мегмет-паша лишь 21 августа прислал Румянцеву из Константинополя своего чегодаря с письмами, в которых подтверждал соблюдение кондиций, заключенных его предместником и Румянцевым. Но почему-то у берегов Крыма бросили якорь турецкие корабли с войсками? Может, ждут, пока Долгоруков очистит Крым?
В середине сентября болезнь начала отпускать Румянцева. Приехавший временно заменить его на посту главнокомандующего армией Репнин писал Потемкину, узнав о выздоровлении Петра Александровича: «Я нашел фельдмаршала в крайней еще слабости и в несостоянии встать с постели, хотя уже из всей опасности и вышел. Жалко на него глядеть и на всех здесь находящихся; из всего города сделалась больница. Игельстром был очень болен, но уже ходит. Завадовский лежит, Аш, Велда, кн. Андрей Николаич тоже – одним словом сказать, все почти больны лихорадками и горячками. Из всех людей фельдмаршальских один его егерь только здоров, а прочие все или лежат, или насилу таскаются…»
Репнин вскоре уехал в Петербург. А Румянцеву Екатерина II предложила командовать и второй армией, потому что князь Долгоруков подал прошение об отставке по состоянию здоровья и вскоре ее получил.
Из Константинополя стали приходить тревожные письма временного поверенного в делах полковника Петерсона, в которых он сообщал о борьбе французского посла и некоторых влиятельных придворных Турции против ратификации мирного договора. Новый муфтий, яростный противник договора, возбуждает в народе негодование против мирных постановлений. Но султан, озабоченный лишь развлечениями, склонен ратифицировать мирный договор.