Фельдмаршал в бубенцах
Шрифт:
Наследие Гамальяно… Таинственный свиток, обладающий небывалой и грозной силой. А Пеппо, единственный законный его обладатель, вся жизнь которого пошла под откос из-за чужой драки за его достояние, при одном упоминании об этой блестящей перспективе вдруг съежился, будто ему за шиворот сунули ящерицу. Господи…
Годелот вскочил с койки и ожесточенно пнул стоящий рядом табурет. Поморщившись от боли и емко высказав свое негодование, он метнулся к окну и прижался лбом к ставням. Чертов болван. Вернув себе зрение, Пеппо открыл бы перед собой весь мир. А он, видите ли, недостаточно хорош, да еще за темные делишки предков
Шотландец прекрасно знал, что отец его в прошлом был пиратом мелкого пошиба, но не испытывал от этого ни малейших неудобств. Конечно, предкам юного Мак-Рорка было далеко до лавров Гамальяно, но святых в его роду не водилось ни в какие времена, и терзаться муками совести за похождения своих пращуров подросток находил нестоящим делом. В конце концов, ни одна наковальня еще не испортилась от того, что о нее разбили чью-то голову.
От этого здравого вывода мысли Годелота перетекли к доктору Бениньо, и воинственное настроение тут же ушло в песок. Несмотря на уверенность Пеппо, шотландец вовсе не был убежден в том, что врач снова подпустит его к себе. Ведь это не Пеппо грозил сломать эскулапу шею… Годелот глухо и тоскливо застонал. Как можно было так глупо потерять самообладание? Он ведь уже не ребенок, пора научиться держать себя в руках. Не исключено, что этой идиотской выходкой он безвозвратно лишил их возможного союзника.
Интересно, куда это черти понесли Орсо… И каких новых каверз от него стоит ожидать. Юноша не собирался признаваться в этом даже себе, но рассказ Пеппо о встрече в развалинах крепости порядком его напугал. Покуда он сам мнил себя ловким конспиратором, полковник успел раскрыть условленное место переписки, подменить письмо и заманить Пеппо в ловушку так, что тот мог погибнуть в ту же ночь, а Годелот никогда бы об этом не узнал.
Шотландец поежился. Несомненно, Бениньо знал, о чем говорит, когда речь шла о полковнике.
Годелот зачем-то проверил задвижку ставен, словно за ними уже притаился всезнающий Орсо, и вернулся в койку. Засыпая, он думал, какой Пеппо все же непроходимый дурак. Нежные чувства прелестной лавочницы легко разобрал бы не только слепой, но и глухой в придачу. Но ничего, это даже к лучшему. Со следующего жалованья нужно заказать приличный штатский камзол.
Росанна той ночью и вовсе не сомкнула глаз. Сидя в кровати и рассеянно следя за копошащимся у сундука котом, девушка с удовольствием перебирала подробности этого длинного и занятного дня. Конечно, Пеппо мог бы выбрать друга и получше, но и этот франт терпим. По крайней мере, явился трезвый, чисто одетый и ни разу не попытался ее ущипнуть. И темные брови при белокурых волосах – это, что говорить, красиво.
Лавочница поморщилась от собственных дурацких мыслей. В сущности, ей не было дела до очередного солдафона. Однако перед глазами вдруг сами собой всплыли недовольно поджатые губы Сесилии, когда ей не довелось похвалиться вышивкой на камизе… Росанна всегда недоумевала, отчего дочь портного завидует ей, хотя куда дороже наряжается и непрестанно твердит о своем сумасшедшем приданом. Но где-то глубоко внутри сидело сожаление, что Сесилия не видела ее сегодня на улице под руку с этим статным служивым. Ее б еще не так перекосило…
…Отец вернулся тем вечером в отвратительном настроении. Он ездил за товаром, но не купил и половины желаемого, что означало дорогостоящую и утомительную поездку на материк. Он долго и дотошно пенял дочери на шум, от которого у соседа «едва котелки с полок не валились», на съеденный изюм, «за который деньги плачены, а сам он в корзине расти не согласный», и еще на какие-то подлинные и мнимые огрехи. Росанна же, пряча улыбку, накрывала на стол и покаянно качала головой, клянясь, что изюма-то съедено было самую малость, а сосед и вовсе сам уши развесил, а теперь жалуется.
Истощив поток упреков и нравоучений, Барбьери отужинал, а затем сурово велел дочери отправляться спать и не докучать уставшему отцу своей девичьей болтовней. Хмуро зыркнув на Росанну напоследок из-под кустистых бровей, он пробубнил еще что-то назидательное, смущенно сунул ей привезенный сверток с отрезом винно-красного льна и уселся у очага.
Росанна же, умостив по краям стола две свечи и неспешно колдуя над тканью, размышляла о том, что на материк отец поедет не меньше чем на пару дней, а значит, она снова сможет предложить Пеппо и его самодовольному другу свою помощь.
…Но прошло два дня, а оружейник и не думал появляться. Это тревожило и немного обижало.
Юная лавочница недолюбливала долгие отлучки отца и сегодня утром провожала его без всякой радости. С торговлей она справлялась не хуже родителя, сосед-лудильщик всегда откликнулся бы на зов, ежели к Росанне вздумал бы проявить назойливое внимание какой-нибудь мужлан, а жили Барбьери и вовсе прямо на втором этаже над собственной лавкой. Но девушка все равно побаивалась ночевать одна.
Ночной город за окном, освещенный луной, казался таинственным и совсем незнакомым, голоса фонарщиков перемежались порой с заунывным криком каких-то ночных птиц, и сразу вспоминались страшные рассказы, в изобилии бродившие среди детворы, до колик смешные при свете дня, но леденящие в пустом и темном доме.
День тянулся бесконечно. Солнце начало клониться к крышам, вытягивая вдоль переулка тени прохожих. Лавка уже почти час была пуста, и Росанна хмуро подумывала закрыть ее пораньше. Надо только запереть ставни. И свечу на сундук не ставить, а то в прошлый раз она увидела тень горшка, насаженного на ручку метлы для просушки, и едва не поседела от ужаса. Вот дура…
И что за день такой скучный? Покупателей мало, да и те несловоохотливы. Подруги не заглядывали, только Сесилия забежала с утра узнать, когда уезжает отец, и очень расстроилась, узнав, что Барбьери отправился к парому еще на рассвете. Она хотела попросить лавочника привезти для нее с материка какой-то особенной тесьмы. Одно тряпье на уме, будто у ее папаши-портного тесьмы не найдется. Клуша…
Росанна окончательно разозлилась, с грохотом захлопнула ящичек с дневной выручкой и раздраженно захрустела печеньем.
В конце лета темнеет быстро, и вскоре за подслеповатыми окнами лавки начала сгущаться первая лиловатая мгла, словно чернила, капнувшие в воду. Росанна подошла к окну и поглядела на башенные часы. Почти восемь. Будет с нее. Только мешки с крыльца затащить – и наверх.
Но стоило лишь подумать об этом, как дверь скрипнула, и на пороге появился запоздалый покупатель, худощавый монах в доминиканской рясе. Он нерешительно потоптался у порога, осматриваясь, а Росанна поспешила навстречу, мысленно закатывая глаза.