Фельдмаршал в бубенцах
Шрифт:
Монах неторопливо спрыгнул с прилавка и двинулся к Росанне.
– Не ори, парень, – отозвался он почти небрежно, – ты тут завсегда желанный гость. Только шаг назад и руки пустые. А то, гляди, меня не послушаешь – так я девку попрошу.
– А ты мне не грози, – донеслось в ответ, – а то, гляди, испугаюсь да замертво на пороге свалюсь.
Монах вздернул Росанну с пола и, держа ее сзади за складки лифа, подвел к двери.
– Отпирай! – коротко скомандовал он.
Лавочница стиснула зубы, но не шелохнулась. Монах прищурился, потянулся свободной рукой к лицу девушки, а из-за двери снова раздался
– Росанна, открой дверь, не зли его.
Протянув захолодевшие руки, девушка с трудом сняла запор, с грохотом уронив тяжелый брус на пол, и монах тут же оттащил ее назад. Дверь же отворилась, и в лавку вошел Пеппо, плотно притворив за собой дверь. Он вышел на середину, выглядя совершенно спокойным. Крылья носа дрогнули.
– Чьей кровью здесь пахнет? – сухо спросил он, а монах скривился:
– С этаким нюхом – и не узнаешь? Будь спокоен, опосля еще пущу, сам и сравнишь. Только речь сейчас не о том. У нас с тобой свои дела, Гамальяно, и самое время о них потолковать.
Пеппо кивнул:
– Да, это я понял. Только расскажи сначала, как ты меня нашел. Мне до смерти любопытно.
Монах улыбнулся с нескрываемым самодовольством:
– Охотно, на то я и духовный пастырь. Ты ведь уже знаешь о моем дельце с твоим дружком, которое едва не окончилось для него пробитой головой?
Пеппо молчал, выжидая, и доминиканец продолжил:
– Видишь ли, зевакам всегда интереснее не тот, кому больнее, а тот, у кого штаны дороже. Над оцарапанным солдатом ее сиятельства квохтала целая орава идиотов, но никто не обращал внимания на беднягу Енота, а ведь ему было куда хуже. Никто, кроме монаха, что поспешил к страждущему и принялся молиться о нем, надеясь успеть исповедать перед смертью. Благо ряса у меня была припрятана в двух шагах. И Енот исповедался… О, он был очень искренен, хотя уже едва мог шептать. Ты понятия не имеешь, парень, каким честным делает человека нож, медленно проворачиваемый в ране.
Так я узнал об этой лавчонке, куда мальчик-посыльный принес цветы. Не слишком надежная нить, но невелика сложность на всякий случай сунуть несколько монет побирушке, что сидит на противоположной стороне улицы и все видит, хотя его самого давно никто не замечает, так он слился с замшелой стеной. Ну а найти недалекую и завистливую ханжу, которая будет в оба следить за нелюбимой подружкой, – это и вовсе задачка для школяра. Особенно если намекнуть, что той светит богатый жених.
– Ловко, – одобрительно отметил Пеппо, будто речь шла вовсе не о нем. – Только зачем так корячиться, если ты все равно уже знал, где меня искать?
Доминиканец оскалился:
– Ну а как тебя в траттории брать? Народ кругом толпится, да и ты не прост. По темноте из дому ни ногой, кинжал из рук не выпускаешь. Еще возьмешь, паскудник, да заколешься, и поминай как звали. А девкой ты прикрываться не станешь, натура у тебя… хм… сентиментальная.
– И тут не поспоришь… – задумчиво проговорил Пеппо. – Итак, что тебе нужно?
– Дураком прикидываться будешь? – процедил монах.
– Да, – невозмутимо отозвался оружейник.
Доминиканец понял. Он секунду постоял на месте, а потом уволок Росанну в кладовую и запер обе двери.
– Что ж, теперь к сути, – холодно начал он, возвращаясь и становясь напротив юноши. – Торговаться и не вздумай. Ты проиграл, уясни это. Условия ставлю я – ты подчиняешься. Просто потому, что у тебя нет выхода.
Повисла короткая пауза.
– Продолжай, – спокойно кивнул Пеппо.
Доминиканец шагнул ближе, понижая голос:
– Мне нужна Треть, которая находится у тебя. Это ты знаешь и сам. Она нужна мне немедленно, никаких отговорок.
– Иначе что?
– Иначе, – ровно отозвался монах, – я очень огорчусь. И чем больше ты меня расстроишь, тем дольше будет умирать твоя девка. Отцу ее тоже не поздоровится, но его можно и не убивать. Куда интересней оставить его коротать старость со сломанной спиной и мыслями о покойной дочурке. Он-то не слепой. Поверь, воспоминаний о зрелище, которое он найдет здесь, вернувшись, ему хватит на десять смертей.
Лицо Пеппо исказила судорога, на челюсти взбухли желваки. Доминиканец кивнул:
– Понятливый, пащенок. Поэтому давай обойдемся без уговоров.
Оружейник молчал почти минуту. По лицу шли тени, будто за скупо освещенным занавесом разыгрывалась невидимая сцена. Он медленно вдохнул. Выдохнул.
– Хорошо.
– Вот и славно. – В голосе монаха послышалась усмешка. – Где она?
– Уж точно не у меня за пазухой. Спрятана на совесть, и путь неблизкий.
– Меня жена дома не ждет, девку я запру в лавке. А сейчас клинок сюда, только без суеты.
Пеппо шагнул вперед, медленно выложил на прилавок кинжал, и монах осклабился:
– Вот и умник. А теперь идем. И никаких фокусов, девку пожалей.
Юноша покорно двинулся к двери. Они вышли на крыльцо, доминиканец запер дверь лавки, сунул ключ под стоящий на крыльце мешок и ткнул оружейника в спину:
– Вперед!
Пеппо осторожно повернул направо и углубился в сгустившуюся вечернюю тьму. Монах держался чуть позади.
Они неторопливо шагали вдоль домов и каналов по темным улицам, уже совсем малолюдным. Оружейник иногда замедлял шаги, касаясь щербины в стене или постамента статуи, будто вехи, а потом молча шел дальше.
– Тебя действительно зовут Ачиль? – вдруг спро-сил он.
– Я всегда предпочитал это имя, – с непонятной иронией ответил монах, но Пеппо лишь кивнул. А потом задумчиво добавил:
– В Греции тебя называли бы Ахиллесом.
– Ого, – ухмыльнулся монах, – недурно для трущобного крысенка!
Оружейник промолчал. Они перешли мост и свернули на длинную узкую улочку. По обе стороны тянулись запертые склады и лабазы, под ногами стелился волглый ковер подопревшей соломы, из-за заборов порой доносилось ворчание собак. Монах заметил, как плечи идущего впереди юноши слегка напряглись. Он уже собирался язвительно поинтересоваться, не боится ли тот цепных псов, как вдруг Пеппо с невероятной быстротой ринулся бежать.
Оружейник знал эту улицу, прямую как стрела и совершенно безлюдную по ночам. Он мчался, оскальзываясь на гниющей соломе, а сзади его уже настигал стремительный топот. Ощущение было леденяще знакомым. Вдруг раздался сухой свист, что-то туго захлестнуло щиколотку, и Пеппо с разбегу грянулся оземь. Резкий рывок проволок его пару футов по мостовой, шаги приблизились, и тяжелая рука наотмашь ударила по лицу.
– Ты чего чудесишь, крысье семя? – низко и угрожающе рокотнул у самого уха монах. – Или заново все растолковать?