Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
Челобитов осуждающе покачал головой, победоносно взглянул на полковника Иванова и продолжал читать. Листовку Челобитов не читал, а словно бы декламировал. Лицо его порозовело, большой лоб, переходящий в голый череп, покрылся испариной.
— Слышите, до чего дошли! — воскликнул он, потрясая листовкой. — Покушаются на свержение правительства! Нам надо быть решительными и беспощадными, чтобы в корне пресечь крамолу!
— Ну-ну, я во всем согласен с вами, — миролюбиво проговорил полковник. — Только займитесь, дорогой, этим сами. И доложите. Вы же знаете, что нужно делать... Однако не пора ли нам восвояси?
Ротмистр Челобитов с особым рвением принялся за расследование порученного ему дела. Да, собственно, он напросился на это сам, нюхом чуя, что тут можно выдвинуться, сделать карьеру!..
Через несколько дней на столе полковника Иванова лежало секретное донесение в жандармское управление, подготовленное ротмистром Челобитовым.
В сообщении пока не было ничего конкретного, только намеки на то, что дальнейшее расследование дела поможет привести к раскрытию серьезного политического преступления.
«Двухдневные розыски жандармскими властями и полицией квартиры Жебровского, о котором нами уже сообщалось Вашему превосходительству, не дали результатов. О месте своего жительства арестованный сообщил сам.
При допросе 21 сего июля Эдмунд Жебровский показал, что он не Жебровский, а Феликс Эдмундов Дзержинский из Вильно, откуда и прибыл в Ковно перед пасхой на страстной неделе. Поселился в квартире Кирчевского, а оттуда перешел в дом Валовича.
При обыске в квартире Дзержинского ничего особенного не найдено. Обнаружены книжки на русском языке для народного чтения — «Обезьяна старого света», «Надо ли бояться грома», «Кометы и падающие звезды», «О славном мореплавателе Магеллане», которые не имеют противуправительственного содержания. Однако это обстоятельство не снимает с арестованного подозрений в антиправительственной деятельности.
В указанной квартире найдены также принадлежности для переплетного ремесла.
Передавая вышеизложенное, имею честь присовокупить, что по произведенному мной дознанию в причастности к данному делу были обысканы, арестованы и заключены в ковенскую тюрьму нижеследующие лица: два сапожных подмастерья, проживающих в Ковно, — Онуфрий Гобенский, Михаил Федорович, а также токарь завода Рекоша — Станислав Куршис. Сапожный подмастерье Осип Олехнович, также подлежащий аресту, скрылся в неизвестном направлении и должен быть подвергнут розыску...
О ходе дальнейшего дознания имею честь незамедлительно докладывать Вашему превосходительству.
Полковник Иванов».
Полковник прочитал донесение, восхищенно глянул на Челобитова и поставил под донесением свою витиеватую подпись.
— Дай-то бог! — проговорил он. — Может, и вправду важное дело раскроем...
— Не извольте сомневаться! Все проведем по первому классу... Вы уж, Владимир Дормидонтович, не забудьте, в случае чего, моего усердия!..
— Да что об этом говорить... Только бы посчастливилось.
— А вы, Владимир Дормидонтович, — ротмистр доверительно наклонился к столу, — вы допросики иногда сами проводите... Сами! Начальство запросит дело, а там ваши труды отражены. Это, доложу я вам, имеет немалое значение...
Ротмистр Челобитов вернулся в свою комнату в приподнятом настроении. Достал из шкафчика новую папку с отпечатанным заголовком «Дело жандармского управления»,
Ротмистр подумал и добавил:
«А также по обвинению группы рабочих, выступающих против царского самодержавия».
Он был уверен, что ему удастся доказать это — выступление против самодержавия. Хотя пока не было тому никаких подтверждений. Но ротмистр Челобитов умел стряпать дела.
Свою карьеру Глеб Николаевич Челобитов начал в кавалерии — в конном жандармском полку. Дослужился до ротмистра, что соответствовало капитану пехотных войск. Из полка пришлось уйти по обстоятельствам, о которых он никогда не рассказывал. Потом кавалерийское седло сменил на кресло в охранном отделении и быстро — аллюр три креста! — выслужился до заместителя начальника по следственной части. Дальнейшее продвижение замедлилось... И вот подоспело дельце!
Челобитов поднялся, отодвинул папку и долго смотрел на нее, словно любуясь произведением искусства. Потом переложил в папку протоколы первых допросов, копии донесений в жандармское управление, дописал на ней еще одну фразу: «Начато 21 июля 1897 года» — и потер свои маленькие, почти женские руки.
Феликс приехал в Ковно в середине марта. Перед отъездом несколько раз встречался с Дашкевичем — то с глазу на глаз, то вместе с Осипом Олехновичем, который тоже отправлялся сюда на подпольную работу.
Социал-демократической организации в Ковно не было, а партию польских социалистов — ППС — полиция недавно разгромила. В то же время в Ковно насчитывалось несколько тысяч промышленных рабочих. Это был один из крупнейших пролетарских центров Литвы — металлургические заводы, паровые мельницы, лесопильные, мыловаренные заводы, спичечные, табачные фабрики... На этих предприятиях и предстояло начинать работу.
— Начнете работать на пустом месте, — говорил Дашкевич. — Осип — человек опытный, да и ты не первый день в подполье, уже битый, — он кивнул на висок Феликса, профессиональным жестом, кончиками пальцев потрогал едва заметный розоватый шрамик, след драки с черной сотней где-то у заводских ворот. — Зажило!.. А помнишь, как швы накладывали? Теперь за тебя, битого, знаешь сколько небитых дадут!.. — И заговорил серьезно: — Будем на вас надеяться. Боритесь за конкретные дела, чтобы люди видели, кто защищает их классовые интересы... Поедете врозь. Сначала ты, потом Олехнович. Он и привезет гектограф. Спрячьте понадежнее, но так, чтобы всегда был под руками.
В день отъезда собрались у Олехновича. Жил он с женой Анной и ребенком неподалеку от Дзержинского. Говорили напутственные слова, желали успеха. На вокзал пошел только Осип, чтобы понаблюдать, все ли будет в порядке. Он видел, как Феликс купил билет, как прошел на перрон с маленьким потертым чемоданчиком и неизменным портпледом, в котором была затянута постель — подушка и одеяло. Сел в вагон Феликс перед самым отходом поезда.
Недели через две в Ковно приехал и Олехнович. Привез гектограф, запрятанный на дне корзины. Чуть ли не на второй день Осип пошел работать — нанялся подмастерьем в сапожную мастерскую.