Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
Утром в понедельник полковник ознакомился с протоколом первого допроса Жебровского. Заурядное дело, мальчишеские забавы в поисках романтики. Но Владимир Дормидонтович никогда не оставлял дел незавершенными. В то же утро он письменно доложил начальнику жандармского управления о произведенном аресте.
Почерк у полковника был витиеватый и запутанный, как и характер. «В стиле барокко», по выражению его помощника, следователя ротмистра Челобитова.
Начальник охранного отделения писал:
«В Ковенское
Состоящий на меднолитейном заводе Рекоша рабочий Михаил Римас заявил вахмистру вверенного мне отделения Барковскому, что какая-то неизвестная личность неоднократно являлась на указанный завод и просила зарекомендовать его в рабочие, а потом говорил, что хорошо бы, если собралась компания человек двести и устроила бунт, чтобы для нас, рабочих, сделали то, что мы пожелаем. При этом Римас заявил, что познакомился с этим господином весной сего года. Он неоднократно давал Римасу читать сказочки, но в них ничего противуправительственного не было.
Вчера, 17 июля, им было назначено свидание Римасу в сквере у военного собора, и тут вахмистр Барковский в сопровождении унтер-офицера Танебора, по указанию Римаса, арестовал эту личность. При обыске у него в карманах найдены вырезки из газет, разные записочки, относящиеся к разным вопросам. Он назвался дворянином города Минска Эдмундом Ромуальдовичем Жебровским. Арестованный от показаний отказался. Сегодня Жебровский заключен под стражу в ковенскую замковую тюрьму.
Предварительным дознанием серьезных деяний не установлено.
Об изложенном имею честь уведомить.
Полковник Иванов».
Занятый текущими делами, полковник вскоре забыл об арестованном. Только после обеда, вернувшись на службу, он принял для доклада ротмистра Челобитова. Говорили о том о сем, и под конец полковник сказал:
— Э, чуть не забыл, Глеб Николаевич, там вчера юнца какого-то взяли по агентурному донесению. Так вы поинтересуйтесь, что там такое. Припугните его да отпустите на все четыре стороны. Велика беда — сказки давал читать...
— Позвольте, позвольте, Владимир Дормидонтович, — извиняющимся тоном возразил Челобитов, — с этим делом я уже познакомился. По моему мнению, господин Жебровский не такой уж невинный агнец, каким представляется... А не причастен ли он, думается мне, к изготовлению вот этих листовочек? Честь имею доложить, в них как раз говорится о заводе Рекоша, о притеснении рабочих и тому подобное.
Челобитов извлек из папки листок с тусклыми фиолетовыми строчками, отпечатанными на гектографе. Полковник взял лупу с костяной ручкой, поднес к листовке и прочитал:
«У нас в Ковно имеются четыре фабрики железных изделий: Шмидта, Тильманса, Рекоша и Петровского, но нигде положение рабочих не столь плачевно, как у нас. Работает у нас до 200 человек; мы работаем, как и на других предприятиях, по 13 часов. Наши заработки, однако, чрезвычайно низки, тем более, что мы работаем сдельно, поштучно, и нет почти ни одной субботы, чтобы кому-нибудь из нас не урезывали заработной платы».
— И вы думаете, что к этому имеет отношение господин Жебровский? Но ему всего девятнадцать лет. Мальчишка!
— Как знать, ваше высокоблагородие... Кто-то же должен быть виновным в распространении противуправительственных листовок. Пока они числятся в папке нераскрытых государственных преступлений. Для нас хорошего в этом мало. А какая разница, кого привлекать: господина Жебровского или кого другого... Говорят, в Варшаве, в охранном, по три тысячи наградных выдали за усердие... Мы чем хуже? — Челобитов медленно поднял глаза, глянул исподлобья на полковника — как тот будет реагировать на эти слова.
Иванов ничего не ответил. Расстегнул воротник кителя, вытер шею наодеколоненным носовым платком. Даже к вечеру не спадала июльская жара.
— Хоть бы дождичек прошел... До чего парит, — сказал полковник.
Но Челобитов разгадал ход мыслей начальника: ловчит, не хочет соглашаться сразу, строит из себя этакую святую невинность... Ротмистр решил довести начатое до конца.
— А вот взгляните еще на одну листовочку. Обратите внимание, техника одна и та же — печатают на гектографе.
Полковник со вздохом снова взял лупу.
«У нас в Ковно, — прочитал он, — до сих пор если и была какая-нибудь общая борьба, то или без плана, или кратковременная, не постоянная, без организации, была так называемая стихийная, неосознанная борьба, поэтому наше положение и не улучшается, а ухудшается...
Так пусть наш праздник 1 Мая, когда миллионы рабочих бросают работу и выставляют свои требования, пусть этот праздник поможет нам понять наше дело, чтобы и мы не отставали от других, а принялись за борьбу, которая приведет нас к победе...»
— Понятно, — сказал полковник. — Но с меня хватит. Без того жарко. Разберитесь сами и поступайте, как найдете нужным.
— Нет, нет, вы прочитайте или разрешите мне! Это листовка к первому мая. Ее сняли с забора, как видите, со следами клейстера. Послушайте только, куда замахиваются! Если мы не проявим усердия, в Департаменте полиции нас по головке не погладят...
Челобитов выразительно вскинул брови, его маленькие глазки быстро побежали по строчкам:
— «Правда, царское правительство запрещает нам бастовать, запрещает объединяться... — читал он вслух. — Но сколько рабочих, не считаясь с царским правительством, устраивали забастовки, объединялись тайком, тайком друг друга поддерживали и не раз побеждали в борьбе с капиталистами!» Ничего себе!