Феликс - значит счастливый... Повесть о Феликсе Дзержинском
Шрифт:
— Об этом я и хочу с тобой поговорить...
О побеге они говорили не в первый раз: строили планы еще в Александровске, в пересыльной тюрьме.
— В Качуге у меня есть приятель, который живет там на поселении. Разыщем его и спросим совета. — Феликс говорил об Олехновиче, который жил в этих краях.
— Не забывай только, что мы уже в Сибири. За побег отсюда дают четыре года каторги.
— Дают только за неудачный побег, — поправил его Феликс. — Сначала ведь поймать надо... А бежать с дороги всегда лучше
— А это и есть начало. Смотри!
Каменистая дорога вывела их на вершину холма, с которого открывались необъятные дали: река, текущая в крутых берегах, в осыпях, начинавшихся от корневищ вековых деревьев на взгорье и почти отвесно спадавших к самой воде. Дальше раскинулся поселок с рублеными бревенчатыми домами под крышами из щепы. Речку перегораживала запань, забитая бревнами, похожими издали на спички, выброшенные из коробка.
Вероятно, это и была Качуга. Отсюда Лена становилась судоходной, здесь начинался сплав леса в низовья реки.
Колонна ссыльных нагнала их, была уже близко. Впереди двигались подводы, груженные пожитками ссыльных. Их тянули лохматые лошаденки. А позади партии лениво тащились конвоиры, перекинув через плечо шинели, увязанные в скатки. День стоял холодный и ясный, но дорога утомляла, и солдатам было жарко шагать по каменистой дороге, скользившей то вверх, то вниз, от одной сопки к другой.
Этапная тюрьма — две казармы, обнесенные потемневшим деревянным забором, — стояла при въезде в Качугу, у Якутского тракта.
Распахнулись ворота и поглотили партию ссыльных вместе с подводами и конвоем. Начальник этапа, в форменной фуражке без козырька, в меховой безрукавке, придававшей ему затрапезный, домашний вид, велел выстроить партию на поверку. Он сам пересчитал ссыльных и расписался в книге начальника конвоя. После этого объявил, что с данного момента они могут считать себя вольными, могут выходить в поселок, имея на руках проходные свидетельства. Но обязаны являться на этап к вечерней поверке.
— Везет нам! — снимая с повозки свою котомку, сказал Феликсу Сладкопевцев. — Ходи куда хочешь... Завтра обязательно разыщем твоего Осипа.
Утром, выправив в канцелярии проходные свидетельства, в которых указывалось, что они имеют право проживать только в пределах Вилюйского уезда Якутской области, Феликс и Сладкопевцев отправились на поиски Олехновича. Феликс знал, что Осип живет на Нижней улице, недалеко от запани. Но было это два года назад, и с тех пор многое могло измениться.
Оказалось, что Осип живет на старом месте. Встретила ссыльных жена его, Анна, которую Феликс уже плохо помнил. А она узнала его сразу.
— Вот где довелось встретиться! — приговаривала она, радушно улыбаясь, приглашая пройти в горницу.
— Я не думал, что и вы здесь, — сказал Феликс.
— А куда же мне от Осипа... Взяла дочку — и сюда. Второй год живем.
Узнав, что Олехнович работает на запани плотовщиком, товарищи отправились на реку.
Осип стоял в болотных сапогах по колено в воде, подтягивал на себя багром скользкие бревна. Он оглянулся, когда Феликс его окликнул, узнал не сразу, но шагнул навстречу, не выпуская из рук багра.
— Слушай! Да не может этого быть!.. Вот уж не думал повидать тебя здесь, Фелик! — радостно говорил он, обнимая Феликса. — Куда путь держите?
— В Вилюйск.
— Да-а, — протянул Осип. — Плохо это, Фелик.
— Потому и разыскивали тебя. Совет нужен.
— Ладно, поговорим... Эй, ребята! — обернулся он к плотовщикам. — Работайте без меня. Дружки приехали.
Они вернулись на Нижнюю улицу, зашли в дом, где Анна уже хлопотала, накрывая на стол.
— А ты как знала, что гостей приведу! — ласково сказал Осип, обнимая ее за плечи.
— А куда же вы еще денетесь? Садитесь, угощайтесь чем бог послал...
— Ну, рассказывайте, братцы: что нового? Давно с воли?
— Третий год по тюрьмам. На воле четыре месяца был. Поработал, да мало...
Феликс отвечал на расспросы, а сам разглядывал своего друга. В первый момент ему показалось, что Осип здорово изменился, а пригляделся — прежний: та же бородка клинышком, те же горящие глаза, только залысины сделались шире, от чего лоб стал еще больше.
Осипа все же судили за убийство провокатора, дали шесть лет каторги, погнали в Нерчинск. Но в пути — это было через год после суда — каторгу отменили, подержали в Александровской пересыльной тюрьме, затем отправили в Качугу на поселение.
Оказалось, что настоящий исполнитель приговора над провокатором — Больцевич, услыхав в ссылке, что Олехнович приговорен вместо него к каторге, сам признался в убийстве полицейского агента, избавив том самым Осипа от нерчинских рудников.
Феликс хорошо помнил Больцевича — веселого, розовощекого здоровяка. Они вместе расклеивали прокламации в Вильно, вместе ходили на демонстрацию. Потом встретились в Вологде, но в ссылку Больцевич попал по другому делу. Жандармы так и не дознались тогда про виновника расправы над провокатором.
— Ну, а ты-то знал, кто на самом деле выполнял приговор? — спросил Феликс.
— Конечно, знал... — ответил Осип. — Я не признавался. Но мне все равно влепили. Нужен был виновный. Если бы сразу заподозрили Больцевича, могли раскрыть всю виленскую социал-демократию. Больцевич тогда был связным Дубового. Жаль парня, так и пошел в Нерчинск... Говорят, правда, бежал по дороге.
Заговорили о том, что привело Михаила и Феликса к Олехновичу. Осип внимательно слушал.
— А вам, ребята, в Вилюйск ехать нельзя, — сказал он. — Оттуда не возвращаются. Надо что-то придумать... Встретимся завтра.