Фемида его любви — 2
Шрифт:
— Так я и не скрывал, через твоих людей делал все, — я затянулся сигаретой, скрывая нервозность. Сейчас вершилась моя судьба и если Волков чухнул, что я мог предотвратить похищение Доминики, то ни о какой свободе речи быть не может.
Боялся ли я его? Нет. Скорее он опасался меня, зная, на что я способен. Последние события наглядно показали Назару, что везде есть дыры и я с легкостью мог поквитаться с ним, но не стал. Я пошел, по моему мнению, по правильному пути. И, не секрет, что в моем выборе с наименьшей кровью, виновата художница. Она бы не одобрила другое, а мне
— Твоя девочка летит в Англию завтра, — тем временем ответил Назар. — У тебя место рядом с ней. Свое слово я держу. Но учти, если я узнаю, что ты специально отсиживался в тюрьме и замешан в похищении Доминики, я с тебя семь шкур сниму.
Я только усмехнулся про себя. А вот то, что я там специально отсиживался, чтобы Салим сделал грязное дело сам, он никогда не узнает. Ради ареста мне пришлось самому подкинуть левые улики, уличающие меня в причастности к убийству мэра.
— Я завтра покину страну. Пока Шура не родит, я вряд ли смогу прилететь. Отпустишь Алину на лето ко мне? — спросил я у Пташки, оставив в своих мыслях беседу с Волковым.
— А как же Новый год? — обиделась дочь.
— Можем и на Новый год, на каникулы. Как раз язык подтянешь, — согласилась Пташка.
— Тогда договорились. Я пойду, меня Арина ждет. Пригласили в гости, не смог отказать.
— Только не подеритесь там, я знаю тебя.
Конечно же мы подрались. А как иначе, если этот олух заявил, будто на Шурке женится и ребенок у них общий. Я бы его вообще удавил, если бы не Арина. Я бы отпустил Сашку даже с Молчуном, если бы захотела, но только не с братом. В тот момент ярость заволокла разум плотной материей, и я, отреагировал, как бык на тряпку, желая размазать Краснова по стене. А когда услышал, что тот не в теме про нас художницей и ему Козлов наплёл в три короба, устыдился. Из дома вылетел, как ошпаренный, коря себя за испорченный вечер. Особенно стыдно было перед Ариной. Она старалась, а я как обычно все испортил.
Окружив себя дымовым облаком, я глотал никотин, ожидая, пока выйдет Шура. Тонул в своих мыслях, готовясь к серьезному разговору. Стоило ей раскрыть все карты, сказать свое настоящее имя, про семью. Хотел начать по-людски, без тайн.
Нервничал. Оголиться перед другим душой — слишком интимно. Проще скинуть одежду, показав накачанное тело с заработанными за годы жизни шрамами. Каждый след — история, но шрамы украшают мужчину и их я не стыдился, а вот обнажить душу, показать все ее пороки, слабости — для меня это было табуированной темой, но Шура оказалась той, перед кем мне хотелось быть чистым. Я не знал, с чего начну. Боялся предположить, какая будет реакция у девушки и даже был готов к тому, что она пошлет меня к чертовой матери, но отказываться от своего решения не собирался, хоть и робел.
Я закурил вторую сигарету, когда Шура вылетела из квартиры, как ошпаренная, словно за ней гналась стая людоедов с копьями. Даже не обулась. Едва успел швырнуть сигарету, ловя поскользнувшуюся на ступеньке художницу и чудом не уронил ее, ощутив сильную боль в груди. Она прошибла насквозь, вызывая темноту в глазах, и вышибая разум из футляра. Я сразу понял, что произошло, эти ощущения я ни с чем не перепутаю.
Покачнувшись, столкнулся с раскрытыми от ужаса глазами художницы. Она пыталась что-то сказать, но не могла.
— Что? — переспросил я, борясь с нарастающим от боли гулом в ушах.
— Сн… — начала девчонка и стала закатывать глаза.
Сначала подумал, за меня испугалась, она же до жути крови боялась, а потом увидел расплывавшееся пятно на ее груди и сам поплыл от ужаса.
В мозг влетел не разуваясь хоровод хаотичных мыслей, из-за которых я потерял время, прежде чем сообразил смыться в укрытие. Мне стоило огромных трудов оттащить ее за забор, чтобы убедиться в том, что пуля прошла навылет через нас обоих и у меня мало времени. Шура от болевого шока потеряла сознание, а я держался скорее всего на адреналине и лишь только для того, чтобы помочь ей. На себя было плевать.
— «Скорую» вызывай, — хрипло попросил подбежавшего Краснова. То, что я тоже ранен он не заметил. Бурое пятно на синем платье было более заметным, нежели на моем чёрном облачении.
— Тут больница за углом, быстрее сами довезем.
— Прикрой меня, отнесу ее в машину, — хрипло попросил, с трудом держась на ногах. — Ты за рулём, я с ней.
Вести авто я уже не мог. Силы покидали меня быстрее, чем я дышал.
В машине я сразу бросился герметизировать Шуре рану, злясь на брата, потому что тот, по моему мнению, слишком медленно ехал. Про себя молился, чтобы с художницей ничего не случилось, просил дать нам жалкие пять минут и рукастых врачей. Я был готов отдать свою жизнь, за которую и так держался слабеющими пальцами, чтобы только девчонка жила.
— Шура, не отключайся, потерпи пять минут, прошу тебя. Не покидай меня, прошу, я без тебя не смогу уже, слышишь? Хочешь, я все брошу и уеду с тобой? Устроюсь на работу каким-нибудь охранником, купим дачу, будем клубнику сажать? — шептал я ей и сам в параллель боролся с утаскивающей меня к себе темнотой.
— Я не хочу сажать клубнику, я ее есть люблю, — с трудом простонала она и скривилась от боли. — Болит сильно.
— Я знаю, сейчас все пройдет, потерпи буквально три минуты, — я начал целовать ее пальцы, замазанные нашей кровью. От обильной кровопотери я уже не различал, где моя, а где ее. Моей, конечно, было больше. Мне некому было закрыть дыру.
Слабеющими пальцами я наощупь нашел мобильник и набрал больницу:
— Через три минуты привезу к центральному входу девушку, двадцать лет, беременность семнадцать недель, огнестрельное в грудной клетке. Встретьте нас! Шура? Слышишь меня?
— Угу, — отозвалась она и заскулила от боли. Попыталась провести рукой по груди, но, увидев кровь, начала паниковать. — Леш, что происходит? Я что, умираю? Это ты про меня сейчас говорил по телефону? Меня ранили? — она начала реветь и захлебнулась кровавой рвотой, а после выключилась. Благо, мы уже подъехали к больнице и нас встречала бригада врачей.
— Я тебя очень сильно люблю, слышишь меня? — шепнул ей, когда ее везли по коридору и рыкнул на неловкого санитара, задевшего какое-то ведро. — Аккуратнее, картошку что ли везешь?
Каталку довезли до дверей операционной, где нас встретил врач, который деловито осмотрел Шуру, проверяя пульс. Я заметил, как бледнеет его лицо и напрягся, позабыв о боли.
— Ну, все. Оперировать уже нечего. Пульса нет, у нее не было шансов. Мне очень жаль. Вы быстро ее привезли, но с такими ранами не выживают. Примите мои соболезнования, — виновато произнес врач, убивая меня своим вердиктом.