Феникс и зеркало
Шрифт:
– Ну, тут гунны устали, - продолжал Эрнас.
– Хватит! Ахой! Тилдас-шаман! Аваст! Подымай якорь, отлив, плыть пора!
– Он пнул ногой кого-то невидимого, скорчившегося на песке.
– Вставай, вставай! Тилдас-шаман, пророчествуй нам! Что рассказал тебе дух нашего старого вождя, что сообщили тебе духи наших дедов и бабок?
Внезапно человек вновь сделался медведем и закрутился на своих четырех лапах - медведь это был, медведь...
Стирая выступивший на лице пот, Эрнас сел на песке:
– Но ничего не сказал Тилдас-шаман. Ни слова. Ни слова не сказал он с тех пор. Дух медведя как вошел в него, так и не отпускает до сих пор. Держит его своими когтями в медвежьей шкуре. Вот так-то, Шаман-ар-Руми! Хорошо, что ты не согласился, но еще лучше то, что ты не сказал мне прямо "нет",
Внезапная перемена темы не смутила Вергилия.
– Чтобы продемонстрировать тебе, что я прибыл сюда не только по своему делу, но и по делам самого Императора, и получить от тебя разрешение посетить твоих вождей. Чтобы составить с ними договор о дружбе с Домом Августа. А еще - чтобы получить от них надежного проводника на Кипр, по тем же Императорским делам.
Эрнас пожал плечами и поднял весло, над которым трудился.
– Нету у нас тут сейчас никаких вождей. Вождь Отилл где-то возле Малой Азии. Вождь Осмет в Александ-и-Рими - как вы ее называете? Ал-аксан-рия? Требует большого выкупа. Нету вождей. Так что нет ни разрешения, ни проводника. Ступай.
– Его рука почти уже указала направление, куда Вергилию следует отправляться, однако же, внезапно вспомнив о своей должности, Эрнас сбавил спеси. Медленно и торжественно он воздел руки и произнес: - Если бы я, представитель морских гуннов, мог помочь людям с письмом от Августа и его Дома, я бы им помог.
– Ты можешь помочь, - подсказал ему Вергилий.
– Пропусти нас к своему вождю.
– Да разве ж я не сказал? Нет тут вождей!
– Но есть еще третий вождь, а о нем ты не сказал ничего.
По лицу Эрнаса пробежало искреннее недоумение, он нахмурился, мучительно пытаясь разрешить загадку. Наконец перекосился от смеха, забился в конвульсиях и через силу выдавил:
– Вождь Байла?!
– хохотал он, брызгая слюной в лица странников.
– Так что же, вы, значит, слыхали о нашем знаменитом вожде, да?
– с трудом переводя дыхание, спросил он, отсмеявшись.
– Что же, в ваших городах - как их?
– Риме, Александ-и-Рими, Джерус-и-Рими... там повсюду звучит имя вождя Байлы? Ну и делишки... Ладно, дам проводника. Надеюсь, Дому Августа это сильно поможет.
И он дал проводника, а точнее, сразу двух. Белый конский хвост, который надлежало привязать к мачте судна, и одного из своих домочадцев, в чьи обязанности входило объяснять любому судну гуннов о том, что именно в этих водах делают чужаки, да еще с их талисманом на рее. Человек этот был сморщенный, без возраста, выглядел как и все его сородичи. Со взглядом, слишком презрительным, дабы его можно было счесть усмешкой, он отказался уйти с палубы. Всю дорогу он провел на юте, завернувшись в полуистершуюся волчью шкуру. Что он пил, никто так и не выяснил, питался же темными полосками сушеного дельфиньего мяса, которое доставал из кожаной куртки. Этот рацион ужаснул команду корабля.
– Дельфин...
– сказали они Вергилию, - это же друг человека, а как человек может есть своих друзей? Эти гунны, - решили они сообща, - верно, не люди вовсе, а демоны.
Причал морских гуннов на острове Мариссиус пребывал в дреме. Угрюмо и нечленораздельно проводник указал, где пристать. У берега было глубоко, под водой тут находился кратер давным-давно затухшего вулкана, так что птичья фигурка на носу корабля бросила свою тень не на прибрежный песок, но на грубую гальку, на камни, поросшие сорной травой, и на обломки давным-давно упавшей колонны.
Сквозь ушко в каменном столбе был продет перлинь, провожатый соскочил на берег, возле корабля собралась небольшая толпа любопытных мальчишек и старух - вот, собственно, и все, чем было отмечено прибытие чужаков в пиратскую резиденцию.
Повсюду виднелись тенты и палатки, разбросанные вдоль берега, среди кедровых и сосновых деревьев. Их, впрочем, было куда меньше, чем кораблей в порту. Некоторые из судов стояли тут так давно, что двери на них покосились, а на палубе успела прорасти трава. Мужчины среднего, самого боевого, возраста сидели, привалившись к косяками дверей или к блокшивам, и занимались тем, что затачивали концы абордажных крюков, да кое-какой прочей неспешной работенкой,
Тут и там путешественники видели пленных, рабов, которые на мгновение прекращали свои работы и глядели на них - пришельцев из давно забытого ими мира, не казавшегося им теперь уже ни желанным, ни хотя бы взывающим к мщению. Над островом висел запах испражнений, застоявшейся мочи, тухлой рыбы, плохо выделанных шкур, пота, шелудивых собак, засаленного тряпья, прокисшего кобыльего молока и чего-то еще, столь же мерзкого, но уже неопределимого. Говорят, морские гунны моются лишь раз в году, и в тот день, по слухам, в окрестных водах дохнет вся рыба...
Вергилий ощутил, что готов этому поверить.
Трофеи былых набегов и грабежей валялись повсюду, будто выброшенные на берег после кораблекрушения. Догнивала и заносилась песком позолоченная мебель, рулоны прекрасных бархатных тканей служили отхожим местом, бочки с виноградным вином давно уже, поди, содержали в себе уксус, на громадную древнюю книгу в драгоценном переплете задрала лапу собака...
Проводник поднялся по ступенькам, вошел в двери храма и пропал. Вергилий с компаньоном последовали за ним - и что же? Крыша храма отсутствовала напрочь, а внутри помещения была просто-напросто разбита палатка, самая громадная из виденных доселе путешественниками. Путь к ней украшала целая аллея шестов, к верхушкам которых были привязаны конские хвосты всех мастей и оттенков - грязно-рыжие, коричневые, серые и вороные. Верхушка шатра была откинута, давая путь свету, и, привыкнув к освещению, путники обнаружили своего проводника выполняющим ряд довольно сложных движений. Сначала он простерся на полу, но, не упав на него полностью, поднялся вновь и по ходу дела совершил руками движения, словно посыпал голову пеплом или пылью, а затем рухнул наземь заново. Все это время он покряхтывал и бормотал, время от времени взвывая так, словно был ранен, и наконец возвысил голос до такой степени, что чуть не сорвал его, при этом он сел на корточки на роскошном и широченном бактрийском ковре, которым был выстлан весь павильончик внутри палатки. Руки при этом он держал строго перед собой, словно демонстрируя, что никаких действий ими совершать не намерен.
Путешественники подошли к проводнику, остановились и огляделись по сторонам. Перед ними, на подстилке из сероватой овчины, покрытой сложенной вдвое раззолоченной парчой, храпел человек. Рот его был полуоткрыт, демонстрируя присутствующим неполный набор коричневых пенечков, бывших когда-то зубами. Судя по золотому кольцу, с которого свисал очередной конский хвост, а также по багрянцу подстилки, на которой лежал храпящий, перед ними был именно Байла, третий вождь гуннов.
Сколь бы убого ни выглядела резиденция вождей, не обошлось без ритуала: очевидно, хозяевам все же было присуще определенное понятие о вежливости и гостеприимстве. На тявканье, возникшее из грудной клетки лежащего, когда тот проснулся и обнаружил перед собой гостей, откуда-то сбоку появились три человека жутковатого вида. Все трое хромали. Оруженосцы они были или приближенные, но все трое явно только что разделяли послеполуденный отдых со своим повелителем, так что теперь присоединили свои покряхтывания и зевки к байлинским. Постепенно подтягивались рабы и прочие дворовые люди. За это время вождь Байла успел прочистить нос и горло, ополоснулся пригоршней воды и произвел иные физиологические действия, свойственные проснувшемуся человеку, которые, невзирая на их наглядный натурализм, все же свидетельствовали о том, что аудиенция началась и идет своим положенным чередом.