Феникс
Шрифт:
— Это ваша анкета…
И опять пауза. Кажется, Надие не спросила, а объявила. Хочет уличить его в чем-то.
— Я случайно залила ее чернилами, — переводчица не поднимает глаз на Исламбека, смущена чем-то. Понятно, не научилась еще лгать, бедняга. — Перепишите и внесите… уточнения, пожалуйста.
Все это она сказала по-тюркски. С хорошим произношением. Чуть гортанным — так говорят в Стамбуле и Измире. Значит, турчанка. Ясно. Он и тогда еще догадался, что секретарша не его соотечественница. Но как попала в
Саид, как мог пристальнее, посмотрел в глаза переводчице. Надеялся прочесть в них если не ответ на свои тревоги и сомнения, то хотя бы предостережение или намек какой-то. Наконец понять состояние Надие. С чем она протягивала бумагу, с каким чувством? Не брал анкету, ждал. Пусть поднимет глаза. Надие не поднимала. Уткнулась в стол, в блокнот свой голубой, и даже ресницами не вспархивала, не пыталась увидеть лицо Саида.
Дальше тянуть было нельзя. Исламбек коснулся пальцами листка. Сжал его.
— Вы свободны, господин шарфюрер, — произнесла официально Надие и сделала пометку на его пропуске. — Вернете завтра.
Теперь глянула. Мельком. Но этого было достаточно. Она взволнована. Напугана. Чем-то. Как тогда у Ольшера. Словно ей трудно видеть чужую обреченность. Невмоготу. Спасибо и за это. Его все-таки предостерегает взгляд Надие. За простой процедурой замены анкеты что-то кроется.
А может быть, она всегда так смотрит. И никакого предостережения, никакого участия, никакой тревоги.
Он к двери уже подходил, с этой своей критической мыслью, когда Надие сказала. Вслед:
— Сестра Блюмберг отравилась газом.
Еще одна загадка. Брошено зернышко. Крошечное. Брошено не случайно. Оно должно произрасти. Дать всходы. Он должен увидеть плоды. Сейчас. Это дело его мысли. Его фантазии.
У порога Саид подождал. Не подскажет ли переводчица, как растить зернышко? Она наверняка знает. Она все знает. Женщина так просто не будет сеять загадки. Тем более в чужой душе.
Оглянуться или нет? Выдать свое любопытство? Или сделать вид, что такой пустяк его не занимает?
А это, видно, не пустяк, не случайность. О Блюмберг говорила Рут, говорил Ольшер. Сестра Блюмберг провожала того человека из госпиталя. Смотрела через дверь вслед. И Надие тоже не случайно назвала ее фамилию. Знала, что она известна Исламбеку.
— Бедняжка…
Надие, кажется, сочувственно вздохнула. Ничего не значащий для Саида вздох. Эмоции. Игра. Ему нужна связь между сказанным до этого переводчицей и анкетой. Связь с его собственной судьбой. Он назвал фамилию сестры Ольшеру, тот позвонил кому-то в рейхстаг, поехал куда-то — и Блюмберг внезапно отравилась газом. Исламбек имеет определенное причастие к событию. И не один Исламбек. А возможно, не сестра центр события. Саид!
Он оглянулся. Напрасно. Надие склонилась над бумагами. Что-то писала. Старательно. Переводчица не собиралась ничего добавить. Разговор с посетителем окончен.
— Вы уверены, что она еврейка?
— Прямых доказательств нет, господин майор… Но брат ее матери находится в трудовом лагере номер 274 дробь 16.
— Из-за жены?
— Не только из-за жены… Мать Блюмберг наполовину еврейка.
— Значит, кровь?
— Да.
— Надо проверить списки в отделе Шлецера.
— Уже проверены, господин майор. Сестра Блюмберг не числится. Это понятно, иначе она не жила бы в Берлине и не работала в госпитале.
— Ясно. Самоубийство из-за боязни разоблачения. Вы все хорошо проверили, господин Берг. Благодарю.
— Хайль!
— Вы свободны, господин оберштурмфюрер.
Берг поклонился, но не ушел.
— Одна деталь, господин майор.
— Что еще?
— Списки у Шлецера до меня проверяла одна дама…
— Просто дама?
— Нет, ее прислали из Восточного министерства.
— С какой целью?
— Наши задачи совпали.
— Вот как! Этой Блюмберг интересуются многие.
— Да, господин майор.
— И еще одна деталь…
Штурмбаннфюрер не откликнулся. Тяжелое его лицо склонилось над папкой. Папка, кажется, интересовала его теперь. С сестрой из госпиталя все покончено, и она не должна больше занимать гестапо.
Однако Берг, дотошный Рудольф Берг, отвлекал его. Насильно.
— В последних показаниях Блюмберг фигурирует какой-то туркестанец. Он приходил в госпиталь до официального визита заместителя Чокаева, не был принят, но оставался, по ее словам, в парке целый час. Блюмберг видела его. Через дверь и в окно из палаты.
— Кто этот туркестанец? — Майор поднял голову, жадно глянул в глаза старшему лейтенанту. Ему нужна была фамилия.
— Она не сказала, — огорчил его Берг.
— Скрыла?
— Видимо, не знала. Я имел в виду при новом допросе показать фотографии. И не успел…
Тяжелая челюсть майора сдвинулась влево. Скривились губы. Так он изображал досаду.
— Нельзя ничего откладывать, дорогой оберштурмфюрер. Время опережает нас.
— Я понимаю, господин майор…
— Вы свободны, — снова напомнил штурмбаннфюрер.
И снова Берг не ушел.
— Продолжать поиски этого туркестанца? Или нет?
Майор поставил челюсть на место. Выдавил через плотные губы:
— Продолжайте…
Наконец Берг освободил его. Направился по узкому ковру к выходу. Шагал легко. Пружиняще. Высокая фигура гестаповца плыла по какой-то четкой линии, без покачиваний, словно он двигался на проводе.
— Да! — окликнул его майор.
Крутой поворот. Опять без колебаний.
— Слушаю!
— Вы закончили дело по Бель-Альянсштрассе?