Феникс
Шрифт:
В «мерседес» села Рут. Вместе с Людерзеном — блестящим офицером и галантным кавалером. Он тоже украшал кортеж. И не только украшал. Дирижировал. Кстати, он сказал шепотом Рут, когда они подходили к машине:
— Фрау не забыла купальный костюм?
Это звучало как нелепая шутка. В такой момент. Перед визитом к Риббентропу. Государственным визитом.
Рут кивнула. Без удивления. Хотя вопрос мог вызвать удивление, если не возмущение. Она лишь поинтересовалась:
— Разве банкет будет на пляже?
— Во всяком случае, у воды.
— Неужели капитан не мог снять зал в «Адлоне»? Такое торжество!
— Надо быть скромными, фрау. Война еще не кончилась.
Кортеж двинулся по Ноенбургерштрассе,
— Куда мы едем? — испуганно спросила Рут Хенкель.
Людерзен не ответил. Он сжал губы, словно боялся проговориться.
Она схватила его за руку:
— Куда мы едем?.. Нам совсем в другую сторону.
Губы офицера не разжимались.
Тогда Рут кинула требовательно шоферу:
— Стойте!
Он не услышал ее. Ему были понятны лишь распоряжения зондерфюрера. А тот молчал по-прежнему.
Откинувшись на спинку сидения, Рут с какой-то безнадежностью произнесла устало и покорно:
— Ладно, объясните хотя бы — куда и зачем?
Губы Людерзена разжались. Он улыбнулся. Но волнение скрыть не смог. Оно прозвучало за словами.
— К воде… Купальный сезон еще не кончился.
9
К министерству иностранных дел кортеж не подпустили эсэсовцы. У подъезда стояли машины итальянского посольства. Из передней выползал посол, а может, и не посол, а просто сотрудник посольства, но такой медлительный и такой важный, что легко мог сойти за доверенное лицо самого дуче.
Менке сразу оценил обстановку и нахмурился. Торжественная церемония нарушалась, эффект пропадал. Стоять где-то на задворках с полным набором «министров» было унизительно. И барон бросился в подъезд, к главному портье вестибюля. Он буквально вырвал из его рук телефонную трубку и потребовал начальника протокольного отдела. Менке сердился, что с ним бывало редко. Он настаивал, он угрожал. Кому-то угрожал. Кто-то оправдывался перед ним. Но не особенно, потому что барон вдруг испугался. Померк. Понял — итальянский посол будет принят первым, ему нельзя ждать, Италия — это государство. Существующее государство, а не символическая «империя».
Положение создалось пиковое. Единственный выход — подняться наверх и там продолжить борьбу, но барон не мог бросить своих подопечных. Бросить в машинах. Он подождал, когда итальянцы войдут в вестибюль, и приказал дежурному унтеру освободить подъезд. Два «фиата» отплыли, и шофер лимузина подтянул кортеж к министерству. Смущенный президент хлопал глазами, не понимая, что означает задержка. Сам он готов был пешком идти к Риббентропу, но его подчиненные! Что они подумают о главе правительства, как расценят такой скандал — президента не принимают.
Шесть эсэсманнов подняли руки и прорычали «хайль», когда лимузин застыл у подъезда. Через жиденький строй почетного караула президент неторопливо прошагал в вестибюль. Портье тоже вытянулись. Это вернуло главе правительства спокойствие и даже наполнило гордостью. На какую-то секунду он пожалел, что жена его не видит почестей, которыми окружен сегодня ее муж.
Саид замыкал шествие. Ему полагалось быть скромным и по должности, и по целям. Со стороны вроде наблюдал он за правительством и анализировал. Впервые ему пришлось увидеть всех вместе. Всех принаряженных, всех прилизанных и причесанных. Именно причесанных. Ему говорили, что у «главы» специальная завивка, поэтому волосы так красиво, по-женски, лежат ровными волнами. Волосы — предмет его неустанной заботы и внимания. Перед тем как сойти с машины, он вынул из бокового кармашка расческу, снял шляпу и бережно провел по этим безукоризненно четким волнам. Так президент делал всегда. Читал ли бумаги, услужливо подсунутые фрау Людерзен, разговаривал ли с посетителями, пил ли вино, — а пил он его часто, — расческа не выпадала из его рук. Если каким-то образом она не обнаруживалась в кармашке, президент начинал нервничать, проклинал жену, всех проклинал. Женственный до неприличия, он проявлял особый интерес к своей внешности. Часами гляделся в зеркало, десяток раз менял галстук. Он не стеснялся спрашивать подчиненных: хорошо ли выглядит сегодня, идет ли ему костюм, не помята ли прическа. И беспокойно смотрел им в глаза — лгут или говорят правду? Подчиненные не лгали — их «отец», как назвал его Баймирза, действительно выглядел хорошо и, главное, не старился. На лице не появлялись морщинки, глаза не тускнели, девичий голос звучал все так же высоко, — по телефону, например, многие принимали президента за фрау Людерзен.
Между прочим, этот девичий голос смутил Риббентропа. Даже вызвал улыбку: под усиками президента пропело чистое сопрано. Ну, это было уже позже.
Сейчас президент двигался по лестнице, устеленной ковровой дорожкой, двигался нерешительно, словно боялся, что его вот-вот остановят. Следом шли главные и менее главные члены правительства. Ближе всего — лейтенант Хаит. Этот чувствовал себя главнокомандующим. Грудь вперед, китель с трудом вмещал в себя налитое мускулами тело лейтенанта. К тому же он был молод и сберег себя в лагере для военнопленных. С первого же дня будущий министр удостоился поста лагерного повара. Как и Азиз, он не голодал, не терял в весе и перед глазами «отца» с девичьим голосом предстал во всем своем блеске. Может быть, поэтому на него и пал выбор тогдашнего вице-президента «национального комитета». Уж больно по-собачьи преданно глядел он на человека, протянувшего ему свою белую, украшенную маникюром руку. Верность была подкупающей, она решила будущее. Эту верность прочел позже и барон Менке, прочел и Риббентроп. Еще позже. Сегодня.
Пока же они шли, соблюдая полную субординацию, ни на шаг не приближаясь к «отцу» и ни на шаг не отступая. Рядом с президентом переступал со ступеньки на ступеньку барон. Он вел правительство, боялся, как бы снова не нарушилась церемония. А нарушиться могла. Это Менке чувствовал. Наверху сидел итальянский посол — мало ли что взбредет в голову министру иностранных дел после беседы с доверенным лицом Муссолини.
Саид пока что тоже шел вместе со всеми, хотя его присутствие на церемонии было необязательным. На другой день фрау Людерзен объяснила, что внешность шарфюрера очень подошла к такой обстановке — среди членов правительства так мало людей с мужественным обликом. А ведь надо показать Германии способность этого правительства бороться. Наивная немка, она представляла себе политику в плане демонстрации мундиров и лиц. С такой точки зрения сам президент, конечно, не внушал доверия.
В зал для церемоний свиту и самого «отца» не пустили. Менке ввел подопечных в какую-то комнату, где, по его словам, необходимо было подготовить документы, ознакомиться с ними. Все почему-то волновались. Больше всего — президент. Он вставал с кресла, подходил к окну, снова садился. Хаит смотрел на «отца» с тревогой и участием. Остальные тихо переговаривались. Никаких документов не появлялось ни в руках, ни на столе. Исчез и сам барон.
Вдруг президент спросил, словно только что вспомнил: