Феникс
Шрифт:
Георгию вдруг стало душно. Он достал платок и вытер мокрый лоб, Подумал, что этот жест бородач примет за испуг. Ну да, было неприятно такое слышать от работника службы безопасности, хотя и бывшего.
– Не привирайте, я не призывал к сепаратизму, - Георгий решил, что наступление - лучшая форма защиты.
– Да и когда это было!... и в политику-то я не лез...
– Это точно, - согласился бородач, - Вякнули и слиняли. А ведь могли возглавить движение. Вас многие поддержали.
–
Георгий решился, наконец, спросить этого гестаповца, с какой целью он ворошит угасшие уголья, какого рожна ему, бородачу, надо... но вдруг расфокусировал взгляд и через голову этого надоедливого типа и через открытую дверь в смежную комнату увидел там стоящий у стены гроб, обтянутый черной материей с белыми рюшками. У них, оказывается, похороны, подумал Георгий, а я... Я тут, как пятое колесо в телеге...
Но поведение гостей вовсе не напоминало поведения людей, пекущихся об уважении к памяти покойного. Сквозь туман сигаретного дыма слышались чмоканья поцелуев, которым предавалась джинсовая парочка. В противоположном углу гостиной кто-то ржал, как ишак: "и-а-иа-ха-ха-ха!" Тренькала гитара. Человек с лошадиным лицом и соответствующими зубами играл и очень плохим голосом пел что-то - то ли из раннего Розенбаума, то ли из позднего Галича. "А может, хозяйка чудит, - предположил Георгий, - спит в этом гробу, как Сара Бернар..."
Из комнаты с гробом доносились весьма двусмысленные звуки: прерывистое дыхание, громкий шепот, возня какая-то. "Ну, скоро ты?.." - спросил женский голос недовольным тоном. В ответ раздалось уханье, похожее на совиное.
– Может быть, вас интересует один вопрос?
– произнес докучливый сосед на ухо Георгию так, что тот от неожиданности вздрогнул.
– К-какой вопрос?
– Зачем я копаюсь в делах давно минувших дней?..
– Ну так зачем же вы копаетесь?
– раздраженно спросил Георгий.
– Тогда, 10 лет назад, на Колве-юле в Доме Правительства, вами всерьез заинтересовались. Ваши призывы наделали много шуму, подняли волну читательских откликов самого противоречивого толка. Стоило вам только шевельнуть пальцем, и вы могли бы возглавить общественное движение за гражданские права русского населения Литавии. Но вы вякнули и замолчали. Однако на Колве-юле переполошились. Они ведь там не знали, что вы просто балабол. Вас принимали всерьез. Они до судорог боялись этих протестов, всех этих немытых русских писателей, припадочных русских художников, обкуренных русских музыкантов...
Казалось, от возбуждения у бородача из глаз посыплются искры, искры ненависти. Но он быстро взял себя в руки.
– Ну, так вот. В нашу Контору на вас пришла ориентировка, а мне поручили это дело разрабатывать. Был поставлен вопрос о вашей ликвидации. И вопрос этот был решен в положительном аспекте...
Георгий весь взмок, словно оказался в сауне.
– Угадайте, кому поручили исполнить приказ о ликвидации?..
– Судя по вашей довольной физиономии - вам... верно?
– Угу.
– Муж Инги победоносно взглянул на конфидента. После чего затушил докуренную сигарету в пепельнице, словно раздавил гадкое насекомое.
– Ну, потом начались события, которые вынесли на поверхность этого выскочку, Адама Голощекова, и уже стало не до вас
Георгий облегченно вздохнул.
– Н-да... Но самое забавное в этой истории не это.
– Бородач выдержал драматическую паузу, как в телевизионной игре на миллион, паузу, от которой можно было упасть в обморок от недостатка кислорода.
– Самое забавное здесь то, что приказ о вашей ликвидации не был отменен.
Георгий весь замерз, словно голый вышел на мороз.
– Это какой-то идиотизм... махровый вздор!
– Художник от возмущения с трудом подбирал слова.
– Уже прошло черт знает сколько лет, целое поколение сменилось... Уже многих и на свете-то нет, из прежнего правительства, кто отдавал преступные приказы!..
...- Но я-то еще существую!
– злобно прошипел Ланард.
– Или вы полагаете, что слово офицера, офицерская честь уже ничего не значат?!
– Послушайте, вы пьяны...
– Но заметьте, веду себя цивилизованно.
– Мне действительно повезло, - сказал Георгий.
В комнатке с гробом кто-то ухал все громче и громче и, наконец, замолчал после долгого протяжного стона. Заскрипели пружины кровати, из комнаты вышла и направилась в ванную тощая рыжая девица в одной комбинации на голое тело.
Притончик еще тот, подумал Георгий, сгорая от стыда. Сборище психопатов и развратником. Он встал с дивана, выискивая глазами Ингу, с намерением дать понять ей, что уходит. "Мужней жены" нигде видно не было, и он вновь один пересек гостиную, стараясь ни на кого не глядеть и держать голову прямо. Тут, возле двери, ведущей в коридор, они его и поймали.
Марго и Инга схватили гостя под локотки с двух сторон и, несмотря на неудовольствие, выражаемое им, потащили его к столу. Их энергичными стараниями он был посажен за стол, после чего они стали усиленно его кормить и поить. А, черт с ними, все равно идти рано, подумал Георгий, когда тепло от выпитых подряд двух рюмок водки разлилось по телу. Горячая нога Инги прижалась к его ноге, и ему стало совсем хорошо.
Из комнаты с гробом вышел, пошатываясь, некий типус лет сорока отроду, с брюшком. Он был небрит и неопрятен. Весь его наряд состоял из черной майки с фотопортретом Адама Голощекова и легкомысленных трусов типа "бермуды", спускавшихся ниже колен. Огладив брюшко и пегие свои волосы, тип уселся за стол, к счастью, за противоположный от Георга край.