Феномен советской украинизации 1920-1930 годы
Шрифт:
Ситуация в городе была не лучше. К началу 1929 г. во всех городах СССР была введена карточная система. Однако и она не всегда помогала, поскольку в условиях продовольственного кризиса нормы снабжения не выполнялись. Органы ГПУ фиксировали распространение «нездоровых настроений» в рабочей среде. Всюду слышался вопрос: «Почему нет хлеба?» «Как не стыдно врать о наших достижениях?» -возмущались рабочие{525}.
Сталинское руководство опасалось, что внутренний кризис используют иностранные интервенты, а Западная Украина и Западная Белоруссия станут плацдармами для борьбы против УССР и БССР. В связи с развернувшейся коллективизацией начались, как уже было сказано, крестьянские волнения и в западных пограничных округах СССР. Политбюро ЦК ВКП(б) 5 марта 1930 г. вынесло решение о выселении кулацкого элемента, при этом двенадцать западных пограничных округов приравнивались
В решении Политбюро от 11 марта 1930 г. говорилось: «По имеющимся данным, есть основание предположить, что в случае серьезных кулацко-крестьянских выступлений в Правобережной Украине и Белоруссии, особенно в связи с предстоящим выселением из приграничных районов польско-кулацких и контрреволюционных элементов, – польское правительство может пойти на вмешательство».
Действительно, отношения между СССР и Польшей в 1929 г. опять обострились. В апреле 1929 г. разгорелся скандал по делу Апанасевича, сотрудника торгпредства СССР в Польше: 4 апреля, находясь проездом в Барановичах, он открыл огонь из личного оружия по польским полицейским. После этого он попытался покончить жизнь самоубийством, но неудачно, был арестован и двумя днями позже, находясь в заключении, скончался. Этот инцидент использовался для развертывания антипольской кампании в советской печати, что, в свою очередь, вызвало ужесточение тона польской прессы.
Антипольские настроения были характерны не только для печати. В июне 1929 г. в Грузии и других закавказских республиках была проведена серия акций протеста против поддержки Польшей грузинской политической эмиграции, причем две десятитысячные «стихийные демонстрации протеста» в качестве главного лозунга выдвинули требование «удаления польского консульства из Тифлиса». Напряженность польско-советских отношений сохранялась и дальше. В декабре 1929 – январе 1930 г. разгорелся скандал, когда двух сотрудников польского консульства в Киеве обвинили в военном шпионаже. Советская сторона выдвинула официальное требование об их высылке из СССР. Польша, в свою очередь, потребовала выезда четырех сотрудников советских полпредства и торгпредства.
Особенно острой ситуация стала весной 1930 г. ОГПУ отмечало, что на территории УССР поляки усилили шпионаж и «контрреволюционную агитацию» и даже использовали в этих целях радио. К тому же с конца февраля 1930 г. в официальной польской печати все чаще стали встречаться антисоветские лозунги, и полпред в Варшаве просил разъяснений относительно «травли СССР» и «прямых призывов к интервенции» в польской печати. Реакции польских правительственных и военных кругов на события в СССР оставались в центре внимания Москвы на протяжении всей первой половины марта 1930 г. Опасаясь военных действий со стороны Польши, сталинское руководство с напряженным вниманием относилось к любым известиям с западной границы. Например, военные сообщали о полете над Правобережьем трех польских аэропланов в ночь с 16 на 17 марта, о чем был даже сделан соответствующий запрос в МИД Польши. Отнюдь не добавила оптимизма и найденная 26 апреля 1930 г. в здании полпредства СССР в Варшаве бомба с часовым механизмом.
Опасаясь вмешательства извне во внутренние дела страны, сталинское руководство использовало все средства для поддержания жесткого контроля над настроениями в обществе – и пропагандистские, и репрессивные. В начале 1931 г. советская пропаганда широко использовала факты жестокого подавления («пацификации») антиправительственных выступлений украинского населения в Польше. Например, в кулуарах XII Всеукраинского Съезда Советов в марте 1931 г. была развернута выставка, посвященная «пацификации», выступления многих ораторов также носили антипольский характер, в связи с чем миссия Польши в Москве вручила НКИД ноту протеста{527}.
Опасаясь появления внутри страны «пятой колонны», сталинское руководство стремилось сделать из партийных и общественных организаций послушных исполнителей принятых «наверху» решений. Устранить потенциальную внутреннюю опасность со стороны инакомыслящих и одновременно направить массовое недовольство экономическими неурядицами на потенциальных противников режима -руководство попыталось добиться всего этого с помощью репрессивных мер. По справедливому выводу российских исследователей, «ставка на революционную чрезвычайщину требовала организации кампаний на борьбу с не только явной оппозицией внутри партии, но и с потенциальной в беспартийной среде»{528}. В стране был «раскрыт» ряд дел о вредительстве «спецов» и антисоветских буржуазных партий, направленных против остатков дореволюционной интеллигенции – особенно технической и научной.
Печально знаменитое «Шахтинское дело» в Донбассе (1928) стало шагом в этом направлении. В том же году начались аресты по делу о «контрреволюционной организации на железнодорожном транспорте и золотоплатиновой промышленности Союза». Были казнены три крупнейших специалиста этих отраслей экономики: начальник экономической секции центрально-планового управления НКПС Н.К. фон Мекк, член Президиума Всесоюзной ассоциации инженеров А.Ф. Величко и профессор Ленинградского горного института П.А. Пальчинский. В 1929 г. прошли еще два процесса технических специалистов-вредителей в Брянске (на заводе «Красный Профинтерн») и Ленинграде (дело «Судотреста»), а в следующем году была «раскрыта» «контрреволюционная организация вредителей рабочего снабжения», охватившая все организации производства и поставок продовольствия (Союзрыба, Союзмясо, Союзконсерв, Союзплодовощ и др.).
Начались репрессии и против научной интеллигенции, а также остатков небольшевистских партий. Осенью 1930 г. было объявлено о раскрытии контрреволюционной организации – Трудовой крестьянской партии, которую якобы возглавляли экономисты Н.Д. Кондратьев, А.В. Чаянов, Л.Н. Юровский, ученый-агроном А.Г. Дояренко и другие. В конце 1930 г. в Москве состоялся процесс Промпартии. К суду были привлечены авторитетные технические специалисты, обвиненные во вредительстве и контрреволюционной деятельности (Л.К. Рамзин, В.А. Ларичев, И.А. Калинников, Н.Ф. Чарновский, А.А. Федотов, СВ. Куприянов и другие). Буквально через несколько месяцев в Москве прошел другой политический процесс, на этот раз – по делу так называемого Союзного бюро ЦК РСДРП (меньшевиков). К суду были привлечены 14 человек, среди них член президиума Госплана СССР В.Г. Громан, член правления Госбанка В.В. Шер, экономист A.M. Гинзбург, ответственный работник Наркомторга СССР М.П. Якубович, профессор политэкономии И.И. Рубин и другие. И это лишь самые крупные «дела», помимо них существовало еще и несколько «заговоров» в сфере промышленности, торговли и на транспорте. В народе тюрьмы стали даже называть «домами отдыха инженеров и техников».
Превентивные меры были предприняты повсеместно, однако Украине уделялось повышенное внимание из-за особого отношения к ней со стороны Польши. Сепаратистские настроения в этой республике, проявившиеся еще в период образования СССР, не утихали, тем более что политика коренизации создала для этого питательную среду. Сталинское руководство учитывало, что в УССР украинизация не только способствовала росту национального самосознания среди украинского населения, но и существенно обновила лицо партийной массы за счет представителей «коренной национальности». Увеличение численности украинцев в КП(б)У при Кагановиче на фоне хозяйственных трудностей требовало от руководства республики постоянного контроля за настроением среди партийцев, чтобы не допустить появления новых «уклонов» от «генеральной линии ВКП(б)» и одновременно не дать низовым партийным организациям скатиться к «хвостизму».
На Украине новая установка сверху на борьбу с «правой» опасностью, «правым уклоном» в партии влекла за собой организацию сменявших друг друга кампаний по борьбе с проявлением инакомыслия. С одной стороны, на республиканских партийных форумах продолжали поносить троцкистов. Приведем характерный пример. На конференции КП(б)У в апреле 1929 г. глава украинского ГПУ В.А. Балицкий заявил, что на Украине троцкисты «проявляли неоднократные активные выступления в целом ряде… городов, в крупных центрах – в Киеве, Одессе, Харькове»{529}. Это якобы выражалось в появлении пропагандистской подпольной печати, отдельных выступлениях, а также в «форме террора»: Балицкий торжественно объявил, что были раскрыты две «террористические группы троцкистской молодежи», одна из которых даже «готовила покушение на жизнь тов. Сталина»{530}. Однако, согласно Балицкому, на тот момент перед партией стояла уже другая задача: «избавиться от скрытых одиночек» – сторонников Троцкого{531}. Отмечая особенность текущего момента, глава ГПУ признавал, что «сейчас на антисоветские настроения в стране в значительной мере влияет правый уклон»{532}. Это подтвердил в своей речи и С.В. Косиор. «Надо твердо усвоить, – заявил лидер украинских коммунистов, – что главными дезорганизаторами нашей работы, всего революционного движения являются правые элементы и примиренцы как в ВКП, так и во всем Коминтерне»{533}.