Фенрир. Рожденный волком

Лахлан Марк Даниэль

Теперь птицы падали с деревьев, словно листья поздней осенью, облепляли тело монаха, хлопали крыльями и кричали.

Леший принял решение. К черту шелка, к черту мулов. Его жизнь и та награда, которую он получит за девушку, — вот и все, что у не­го есть.

— Пошли, — сказал он. — Уходим отсюда.

Он не смог сдвинуть ее с места. Она как будто вросла в землю, стояла, дрожа и не сводя глаз с исповедника.

Кошмарная женщина снова запела, заглушая речитатив Хугина.

Затем монах испустил крик, не похожий ни на какие другие, вопль нестерпимой боли, высокую

ноту из музыки ада. Все смеша­лось, все пришло в движение. Ворон вскочил, отгоняя птиц от те­ла монаха. Он перерезал веревку, и исповедник рухнул на землю, словно мешок с мокрым песком. Элис, не в силах удержаться, побе­жала к нему мимо берсеркеров, не обращая внимания на Хугина, который отвернулся от исповедника, сжимая ладонями голову.

Леший кинулся за Элис, наклонился над ней, пытаясь унять ры­дания девушки.

— Помни, — нашептывал он, — ты немой мальчишка, немой. Не говори ни слова, а не то разделишь участь монаха.

Купец старался не глядеть на исповедника, однако, оттаскивая Элис подальше, все-таки посмотрел. Язык монаха вывалился изо рта. Он напомнил Лешему кусок печенки, скользкой, лоснящейся от крови и надорванной с одного края. Купец мог только подивить­ся той силе духа, которая позволила исповеднику сделать то, что он сделал. Жеан не сказал им ни слова, как ни зачаровывали, как ни терзали они его, и он совершил то единственное, что могло выве­сти мучителей из себя, то, что не позволило ему сказать, где сейчас Элис. Он раскрыл рот и позволил птицам исклевать себе язык.

Глава тринадцатая

ЗАСЛУЖЕННАЯ НАГРАДА

Тишина повисла над поляной, когда Ворон перерезал веревку мо­наха.

Офети подошел и поглядел сверху вниз на мальчика-раба, кото­рый обнимал тело исповедника.

— Наверное, ты с ним одной веры, сынок, — проговорил он. — Что ж, если среди вас есть еще такие люди, то мы можем прямо сей­час собираться и расходиться по домам. Вот человек, сделанный из железа, надо отдать ему должное. Эй, Ворон! А он тебя превзошел, верно? Калека, связанный, заколдованный, но он все равно пере­играл тебя в твоей же игре!

Элис не поняла сказанных викингом слов, но угадала его чувства по тону.

Она поглядела на монаха. Кровь на лице чернела, поблескивая в лунном свете, один глаз распух. Птица буквально оторвала веко, однако сам глаз не пострадал. Лицо и уши исповедника были по­крыты многочисленными порезами, в одном даже белела лицевая кость, а в дырке на щеке сквозили зубы. Элис сбросила с его шеи останки мерзкой руки. Никто ей не препятствовал.

— После такого он все равно не оправится, — сказал Леший. — Его убьют не эти раны, а нагноение. Я уже видел подобное.

— А почем берут кости богов на вес? — Это спросил Серда. Он коротко хохотнул и пнул монаха в бок.

Элис немедленно вскочила. Не раздумывая о последствиях, она ударила Серду в грудь. Он не ожидал нападения и упал, споткнув­шись о древесный корень. Однако тут же поднялся, выхватив нож еще в падении, не успев удариться о землю, и рванулся к Элис, что­бы всадить в нее оружие. Серду и девушку разделяло расстояние в четыре шага. Он успел сделать два, но

Офети, поразительно про­ворный, встал у него на пути и толкнул плечом, пригвоздив к дере­ву. Худосочный викинг задохнулся, стукнувшись о ствол. Он осел на землю, тяжело дыша.

Офети указал на монаха и проговорил:

— Сегодня ночью этот человек завоевал мое уважение. Пусть мальчик позаботится о нем, если ему так хочется. Если же ты, Сер­да, ищешь драки, то я тебя обрадую. Готов хоть сейчас.

И снова Элис не поняла сказанных слов, зато смысл был очеви­ден каждому.

Серда встал и отряхнулся, все еще силясь отдышаться. Затем бросил на Элис взгляд, который вовсе не нуждался в пояснениях, улыбнулся и побрел в сторону лагеря.

Была уже глубокая ночь, и большая луна заливала поляну сереб­ристым светом. Хугин что-то сказал купцу на языке северян.

Леший помотал головой.

— Мне кажется, он вообще не знает, что мы здесь.

Первый раз за все время Ворон поднял глаза на Элис.

— Следи, чтобы монах не мерз, и давай воды, если он попросит. До завтра он не умрет. — Затем Ворон снова повернулся к Лешему и сказал: — Передай королю все слова монаха, скажи, что, так или иначе, к завтрашней ночи монах поведает нам все, что мы хотим знать. Но пока я должен поразмыслить.

Он снова пересек поляну, взял сестру под руку и повел между де­ревьями.

Было очевидно, что Жеан умирает. Он стал совсем холодный и весь дрожал. Раны его были чудовищны, сочащиеся кровью по­резы покрывали каждый дюйм кожи. Как ни странно, птицы не кле­вали тело под одеждой. Ряса и подрясник отпугивали их, они кле­вали только обнаженную кожу.

Жеан был в забытьи, он цеплялся за руку Элис, булькал гор­лом, мычал. Язык у него жутко распух и походил на толстую кро­вяную колбасу, из-за чего рот почти не закрывался. Элис старалась облегчить боль, промокая рот влажной тканью и выжимая из нее капли воды. Из-под деревьев, со стороны хижины Ворона, доносилось пение, тихое и невнятное, словесный дымок, призвук в шуме ветра.

Леший сидел с Элис. Купец был человек закаленный, все в мире он рассматривал с точки зрения выгоды или убытка, но даже его, как поняла Элис, потряс подвиг монаха. На поляну выбежал маль­чик, заговорил с викингами. Она увидела, что викинг по имени Фас­тар кивнул и указал на нее. К ним приблизился толстый северянин, что-то сказал купцу. Леший ответил, и северянин отошел.

Леший обратился к Элис:

— Я должен явиться к королю с сообщением. Он послал за мной.

— С каким сообщением? — Она говорила едва слышно, внима­тельно следя, чтобы в их сторону никто не смотрел.

— О том, что сказал монах под пыткой.

Леший не удостоил все увиденное словом «магия». Монах был чуть жив и едва не выдал то, о чем успел догадаться, — что девуш­ка рядом с ним. «Скажете тоже, пророчество», — думал Леший.

— И ты тоже должна пойти. Они настаивают. Если я правильно понял, там для тебя приготовили еще какую-то работу.

Она тронула его за руку.

— Исповедник умирает, — сказала Элис.

— Да.

— Мне надо остаться с ним здесь. Позволь мне остаться.