Фэнтези 2003
Шрифт:
Я обратилась к Ульяне — найти ее было нетрудно, зная маршруты туч. Я не могла привести ее насильно — так людей не сближают, кроме горя это ничего не принесет. Но свойства людей мне известны. Их память сильна и ярка. Невозможно, чтобы она забыла его! Даже если она откажется, память не даст ей прожить в покое. Я искренне надеялась, что она возвратится, но пришло время покинуть мир Саргиза, а ее все не было.
Башня рухнула, поднимая клубы глиняной пыли; мое тело зависло над развалинами; от напряжения, вызванного проходящей сквозь тело силой, я плохо различала окружающее,
Я рванулась по лучу, увлекая за собой обломки, пыль и гарь; воздух сгорал на мне и срывался вниз языками пламени. По достижении пороговой скорости я перестала ощущать бешеный жар оболочки — меня объял абсолютный холод межзвездных просторов.
Прощай, Саргиз.
Если мне суждена победа в моем жестоком мире, я вернусь, чтобы почтить память о тебе, друг мой, ласковый друг.
* * *
Я не узнала Гульмазара. Казалось, здесь бушевал пожар — хотя здесь было нечему гореть, кроме моей рухляди и постели на моей суфе. Башни не было; купола обожжены, всюду валялась осколки закаленной глины.
Но кто-то управлял тучей, что принесла меня сюда?..
— Саргиз! — позвала я. — Это я, Ульяна! Я вернулась!
Ни звука в ответ.
Я побежала к западному куполу. Меньшие купола были открыты, внутри пусто; черный мох полег, цветы-камни потуск
нели и погасли.
— Саргиз!
Тишина. Я позвала еще раз и еще, уже с отчаянием.
Подбегая к восточному куполу, я осеклась на бегу и вскрикнула — то, что я посчитала большим обломком глиняной стены, был Саргиз.
Он лежал лицом вниз; голова его, лохматая и опаленная, покоилась между локтями, а в руках, сомкнутых над головой, огневел тот цветок-камень, что принесла я.
Я вцепилась в его плечи, стала трясти в безумии, с каждым мигом все яснее ощущая, какой он холодный, тяжелый, безжизненный, и закричала, словно крик мог что-то изменить:
— Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного!
Шерсть отходила клочьями и вязла в пальцах; я опомнилась, поняв, что с шерстью отдираю и коросту омертвевшей плоти, будто с дерева — отжившее, иссохшее корье. Под толстыми, покоробившимися слоями ороговевшей кожуры забелела человечья кожа. Вмиг стало видно, будто я прозрела от давнишней слепоты, — страхолюдное обличие Саргиза лишь сна
ружи, как на ряженом, на скоморохе — козья шкура и рогатая личина! Перестав голосить, я с ожесточением принялась срывать обманные покровы, трещавшие под руками и тянувшиеся на изломах войлочными волоконцами. Эти волокна, как нит
чатые черви, кое-где казались въевшимися в кожу.
Остановилась я, заметив, что на месте иных вырванных нитей выступили капли живой крови. Тут и Саргиз, наполовину очищенный от шкуры зверя, застонал и пошевелился.
Полностью он высвободился к закату; тогда я увидела его настоящее лицо.
* * *
Пятнадцать из каждых ста нитей остались во мне.
Подарок царевны был невелик, но дорог, много дороже, чем слиток чистого золота — агатовый шар величиной чуть меньше пяди, каменно увесистый и нерушимо крепкий, как и все цельное, что она изготовляла. Таких камней она сделала семь; в них, как в книгах, были запечатлены ее приказы, и тот, кто владел камнем и знал, как им распоряжаться, мог велеть тучам и нитям исполнить тот или иной приказ.
И я велел нитям выйти из меня — в надежде, что без них умру, рассеюсь прахом, поскольку жить дальше мне было невмоготу — без царевны, без Ульяны...
Но камень дерзко отказался и сослался на веление царевны — все средства поддержки, то есть нити, удалять воспрещено.
«Повинуйся мне!» — настаивал я, но ответ был один, словно эхо.
Значит, царевна не разрешила мне умирать. Почему?..
Тогда я пошел на хитрость — приказал убрать столько нитей, сколько можно, и камень подчинился. Это было так больно, что я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, отделившийся от тела нитяной панцирь загрубел и омертвел, и сдерживал меня, как скорлупа — птенца. Надо было напрячься и сбросить его, но... жизнь не манила меня; я потерял все, что составляло ее смысл, и думал лишь о том, что зря боль при выходе нитей не стала последней. Я согласился с тем, что перестану быть, и сетовал — отчего смерть медлит взять меня?
Вскоре до меня донесся шум, как глухой крик, и я почувствовал удар, подобный всплеску волны.
Кора, облекавшая меня, трещала и тряслась под напором извне. «Шакалы, — подумал я. — Пусть едят, не шевельнусь».
Но это пришло мое спасение.
* * *
Разговоров у нас было — не наговориться, точно мы впервые встретились. Я упивалась его голосом, теперь не хриплым, а чистым. В лицо вглядывалась неотрывно — так сладки были черты его, так желанны. Не обмануло сердце — под нитяной верхней кожей, уродовавшей облик, таился статный молодец, образом словно Лель, чернокудрый, темноглазый, тон-
колицый по-иконописному. Лучшего и хотеть не можно. Как в сказке-бывальщине — сбросил шкуру Серый Волк, обернулся парнем Сергием...
Стали думать, как нам жить. Я, знамо, в свою сторону тянула.
— Сергинька, пойдем в русскую землю. Тебя с уважением примут, ты книжное знание имеешь, каменному зодчеству научен, мастер воду искать...
Пела и пела ему в уши, днем и ночью. Он колебался. Тридцать лет дома не был — и как было явиться, в прошлом-то об- личии? Тайком во двор заглядывал очами туч, и только.
Уговорила. Однако и он свое слово сказал; тут настал мой черед противиться.
Скажем, дитя родить — дело женское, обыкновенное. А впустить в себя живые нити — где такое видано, кем заповедано?! Я ни в какую. Нет, и не домогайся! Он и так, и эдак, и улещал, и растолковывал, даже сердиться начал:
— Пойми ты, глупая, что это благотворно! Я за тридцать лет ни разу не хворал и не старился! Веришь ли, что мне за полвека? Сможешь тучами повелевать, с камнями говорить...
— Спаси Бог от такой радости. Очень-то мне надо разговаривать с каменьями; лучше с людьми. Много ли новостей услышишь от камней? Ты ему: «Здравствуй, валун-дядюшка!» — а он: «И ты здравствуй; знаешь ли, на мне вчера гадюка грелась».