Фэнтези 2003
Шрифт:
— Что такое — Гульмазар? Чем он опасен?
— Там живет шайтан. Сам я Гульмазара не видел — хвала Аллаху! — и видеть не хочу. Караван-баши говорили — это гнездо скверны и морока. Сам Ахриман его построил. Гули, дэвы и джинны облюбовали его. Увидишь, как играет свет на тучах, — сворачивай в обход, тогда нечисть тебя не коснется.
Смастерил я рогатину, заточил и обжег острие на костре, взял рыбы, сулею и бурдючок с водой — прощай, ал-Гайб, будь удачлив.
Ехал трое дней по Узбою — глинистые берега, сквозного русла нет, едва ручьи из плеса в плес переливаются. Ночлег устраивал под берегом, жег саксаул, пек на нем рыбин. Коню корм и питье добыть — вот была задача! Туркменского конька я полюбил — моя надежа, без него рой могилу. Зима — хмарь, низкое небо, ветер свищет, снег метет — и тает. Утром встану, помолюсь Богу, из солоноватой лужи лицо омою — и дальше.
В четвертый день к вечеру завиднелось на небе мерцание, ровно отсвет от пожара. Вспомнил слова ал-Гайба — а не свернул. Манит к себе, влечет и блазнит... будто бес нашептывает: «Дойди дотуда, погляди!» Конь фыркает, сполохи на тучах то смеркнутся, то ярче станут, а по ветру снег летит редкими хлопьями.
Снег, а может, и не снег. Хлопья крупные, сероватые, порхают и на землю не ложатся. Протянул ладонь поймать их — руку облетают, завьются и взмывают ввысь, как мотыльки.
Страх меня пронял — или прав был ал-Гайб, и надо бежать от Гульмазара? Со страхом пришла и душевная крепость: «И что я, муж-курянин, боем от татей ушедший, да какой-то шелухи летучей убоюсь?»
Так, исполнившись гордыни, поехал я в ту сторону, где небо рдело, дрожа.
И увидел Гульмазар.
Бог весть, чего я ждал, — но ожидания были обманчивы. За берегом Узбоя, за холмами, за тощими ветвями саксаула
мне открылась глиняная логовина, посреди которой — четыре строения, с виду и впрямь похожие на магометанские мазары с куполами, покрытые затейливой резьбой, а между ними — то ли церква, то ли минарет, вроде башни, у подножия широкой, вверху узкой. Цвет всех строений был сродни глине, на какой они стояли, будто бы они из этой глины выросли, словно грибы. И ничего здесь не светилось, как казалось издали; Гуль- мазар был тусменным и темным. В воздухе над башенкой и куполами виднелись те же хлопья, носящиеся то мелкими гучка- ми, то частой россыпью — без шума, без звука. Неопадающий снег — виданое ли дело?..
Ни души человеческой. Съехав по склону логовины, я приблизился к ближнему мазару — точно, вход в него есть, закругленный сверху аркой, а двери нет — пустой проем, в нем тьма.
Спешился я, перекрестился на пороге, кликнул:
— Есть тут кто живой?
Звук голоса заглох в подкупольном мраке. Оглядевшись, я заметил на земле как будто след босой ноги, но наклоняться и осматривать его не стал. Коли нет запрета — можно и войти. Коня привязал у двери к выступу вроде крюка; таких крючьев и скоб было немало, иные вели рядком к верху купола.
Внутри оказалось светлей и теплей, чем я думал, но свет серый, как на самой ранней заре, что персияне зовут дум-и- гург — «волчий хвост». Под сводом — как такой возвели? великое надо умение!.. — над полом возвышались кругом шесть куполов меньших, а в круге вниз вела дыра с пологой лестницей. Я сошел по ней, шепотом призывая Господа Бога — «Спаси, сохрани и помилуй!» — а там...
Может, и не по-христиански это, но уютно, как раз усталому путнику впору. Лежак на полу, вроде тюфяка, набитого шерстью; рядом немалая чаша с водой, а на глиняном блюде — жареная птица, еще теплая. Так слюнки и потекли... Хлеба нет, но в скудости, которую я испытал, скача по Узбою, за это хозяевам пенять не станешь. Значит, приметили меня, поняли, что я в беде, гостеприимство оказывают.
— Благодарствую вам на еде и питье, люди добрые! — поклонился я на все стороны, не зная, где схоронились хозяева, а затем повторил, как умел, по-тюркски. — За харчи и постой отплачу вам по совести.
В кисе, что осталась на поясе, денег было немного — пять
дирхемов, две дюжины даников и полгорсти медных фель- сов, — но за ночлег отдать хватит.
Поев, я вышел посмотреть коня — и диво! — конек уже хрупал сеном, а рядом — глиняная корчага воды. Умилился я такой заботе, однако поглядел на землю — босых следов прибавилось. Хлеба не знают, зимой босыми ходят — что за люди живут в Гульмазаре? и люди ли?.. Серый неопадающий снег вился в сумеречном небе. Коня я завел в купол, пусть ночь в тепле проведет.
Лег спать, как в воду ухнул — без страха, с одною надеждой на Бога; саблю положил под тюфяк, рукоятью под руку, рогатину — рядом.
Проснулся — чаша полна водой, на блюде вместо объедков — свежая жареная птица. Напившись и умывшись, положил в чашу дирхем и три даника; плата изрядная. Поклонился на прощание:
—Спасибо вам за доброту и ласку. Не обидьтесь, что не лицом к лицу вас благодарю.
Но не стерпел я искушения. От малых куполов слышалось словно бы бессловесное пение, тихое-претихое, и в каждый куполок вела дверца со скобой. Я приоткрыл... о, чудеса! Пахнуло сухим жаром, а глазам предстало зрелище неописуемое — в черном мху, на высоком стебле полыхал живым светом лал, наподобие тюльпана; видно, что камень, — и не верится, столь он прозрачен и трепетен. Не знаю, как я руку протянуть осмелился. Помню, подумалось: «Вот бы Ульяше привезти, если Бог даст живым вернуться».
Стебель хрупнул, цветок-камень пал мне в ладонь.
Стон и рев раздался сзади, необоримая сила отшвырнула меня от заросли черного мха, бросила навзничь, и встал надо мной зверь не зверь, человек не человек, страшилище косматое с совиными глазами, заклокотало голосом, будто смола в котле; от испуга и боли я едва разбирал тюркские слова:
— Как ты посмел?! Я принял тебя как гостя, а ты — вор!!!
* * *
Опорный стержень накопителя был сломан, шестая часть моих трудов пошла насмарку. И все потому, что я ненадолго отвлекся на слушание известий от тучи — та отследила в двух фарсахах от Гульмазара отряд огузов. И шайтан был с ними,
пусть себе скачут! Но я озаботился — конечно, из-за гостя. Показалось, что огузы его ищут. Я подумал, что можно атаковать и перебить туранских лиходеев, слишком близко они дерзнули подступить к дому царевны, и гость, выехав, окажется в опасности — и вот благодарность за мою заботу!
Одна тучка собралась за моими плечами, уплотнилась, как пчелиный рой, — но я бы и без нее сладил с пришельцем. Что мне его сабля и копье! Я выше, мои руки сильней, мои когти... я не совладал с собой, когти выдвинулись, блеснув остриями.
— Саргиз, не смей, — вторгся в бешенство моих чувств голос царевны. — Это моя вина; я не предусмотрела создать запоры на дверях камор.
— Но царевна! — возразил я мысленно. — Он разрушил твой накопитель силы!
— Вырастим новый. Нижняя часть стержня цела, питающие нити не повреждены. Успокойся, Саргиз.
— Он что-то бормочет. Я не понимаю этот язык.
— Так говорят за Итиль-рекой, на закате. Он уверяет, что сделал это нечаянно. Он готов заплатить за ущерб.
— Хоть бы он отдал все золото хорезмшахов, никто не вернет накопитель. Я убью его.