ФЭНТЕЗИ-2004

Пехов Алексей Юрьевич

— Как — давно? Что ты врешь? Двух дней не прошло, как я сюда заглядывал!

— Каких тебе двух дней? Тут уж долгие годы никто не жил! А сказывали, квартира богатая, добра много! Врут! Неладное с этим городом творится! Я отсюда прочь пойду, да и ты уходи.

Странник подумал и значительно добавил:

— Пока жив.

— Тьфу на тебя… — совсем растерявшись, сказал Аникей Киприянович. И вслед за тяжко вздыхающим странником побрел к вентиляции.

То, что случилось, никак у него в голове не укладывалось. Сам же видел!..

— Сам же видел… — пробормотал он.

— А

трогал? — осведомился странник.

— Не-е…

— Трогать надо. Это тебе отвод глаз был — будто тут богатое житье.

— Кто ж его, отвод глаз, сделал?

— А ты не понял?

— Не-е… — Аникей Киприянович совсем присмирел.

— А кикимора.

— Кто, кикимора? Они ж на деревне!

— В город, видать, подались. Глаза отвести — это они мастерицы. Кроме кикиморы — некому…

Когда домовихи увидели унылую рожу странника и растерянную — Аникея Киприяновича, сваха тоненько взвизгнула «ой!»

— Вот те и ой, — буркнул безместный домовой. — Убираться отсюда надобно. Кикимора завелась, и…

Увидев приоткрывшиеся рты, он решительно заткнул уши, и правильно сделал — домовихи так завизжали в три глотки, что весь дом вздрогнул.

А потом пустились наутек.

Ни о каком осмотре жилья уже не было и речи.

* * *

Вражда между кикиморами и домовыми не то чтобы совсем из области преданий, но, скажем так, имеет исторические корни.

Домовые сжились с людьми, называют их хозяевами, блюдут их интересы. Кикиморы же, наоборот, вредят. Все они — старые девки, никому не нужные, и коли одной из десятка посчастливилось, набредя в лесу на холостого и не шибко умного лешего, стать лешачихой, то прочие девять, маясь своим девическим состоянием, копят злобу и пакостят, где только могут. Особенно от них достается молодым хозяйкам — раньше пряжу путали, ткацкий стан разлаживали, молоко заставляли киснуть буквально на глазах, а также метили домашний скот, выстригая шерсть на боках. Иная вредная кикимора могла и девичью косу серпом отхватить, за что изгонялась знающим человеком в лес, на сухую осину, там и висела лет по десять и более, до полного отощания, скуля и воя на ужас всему лесному населению.

Теперь, когда бабы не прядут, не ткут, коров не доят, скота не держат, кикиморы заскучали. Они, устроив себе жилище в печной трубе, хнычут там целыми ночами. Задобрить их сложно — им бы мужика справного, а где его взять? Домовые этих красавиц, понятное дело, гоняют, и даже успешно гоняют. Но попадется кикимора поумнее — может и домового из дому выжить вместе с хозяином…

А, главное, искать в их поступках хоть какую-то логику — безнадежное дело.

Вот поэтому ни Аникей Киприянович, ни Неонила Игнатьевна, ни невестина мать с невестой даже не задумались, какой прок кикиморе в этом отводе глаз. Шкодит — и точка.

И Неонила Игнатьевна даже вздохнула с облегчением — свахи-соперницы, узнав про вмешательство кикиморы, наверняка отнесутся к делу с пониманием и отменят битье об заклад. Даже с определенной бабьей радостью отменят — все они обломали зубы об Трифона Орентьевича с его дедом, так что проказы кикиморы были бы неплохим наказанием для

несговорчивого жениха! И даже слушок пустить можно — что жених-де уже кикиморой попорченный! Недоглядел деде — а они и того!

А вот Маланья Гавриловна, которую мать чуть ли не в охапке вытащила из заколдованного дома, призадумалась.

Она была девицей на выданье, а ничего домовихе так не хочется, как замуж. Опять же, девок у домовых мало, выбор женихов препорядочный, за кого попало девку не отдадут, и Малаша уже настроилась на лучшего в городе жениха.

Она еще не любила его — должна была полюбить при встрече. Однако уже видела в нем мужа. И то, что Трифон Орентьевич попал в беду, ее огорчило.

Пока сваха со Степанидой Ермиловной ахали, охали, причитали да клялись, что ноги их в этом доме больше не будет, а Аникей Киприянович благоразумно смылся, Малаша тихонько подошла к страннику. Тому, видать, было все равно, куда направить стопы, раз он без всякого движения стоял неподалеку от галдящих домових.

— А что, дедушка, — почтительно обратилась она, — кикимора только глаза домовым отводит, или чего похуже может натворить?

— Домовым? — уточнил унылый странник.

— Домовым.

— А не ведаю. Сейчас нам вот глаза отвела, а потом, может, дымоход заткнет, с нее станется.

Даже не задумавшись, откуда бы в доме с центральным отоплением взяться дымоходу, юная домовиха продолжала расспросы.

— Что же этот Мартын Фомич от кикиморы избавиться не может? Ведь к ним ни одна невеста не пойдет, коли там кикимора угнездилась.

— А кто его разберет…

— А ты не слыхал ли, дедушка, как ее извести? Может, наговор прочитать надо? Или можжевеловым дымом покурить?

— Почем я знаю!

Малаша задумалась.

— Послушай, дедушка! А какая она из себя? Большая, маленькая?

Странник поскреб в затылке.

— Разные, поди, бывают, — уклончиво отвечал он. — Я вот одну видывал — так с тебя ростом, пожалуй, была. Такая неприбранная, простоволосая.

— С меня? — и тут Малашенька, невольно поправив на голове платочек, крепко задумалась.

О том, что все кикиморы — старые девки, она знала. Так не пакостит ли здешняя, чтобы хорошую невесту от Трифона Орентьевича отвадить да самой за него замуж пойти?

— А лицом какова?

— Уймись, девка. Я на ее рожу не смотрел, — уже не очень вежливо отвечал странник.

И Малаша поняла, что кикимора, возможно, даже попригляднее домовихи будет. А что старая девка — так это потому, что их много развелось.

О том, кто и для чего рожает кикимор в таком количестве, вмиг ставшая ревнивицей Малаша даже не задумалась.

Она вспомнила, как нахваливала жениха Неонила Игнатьевна, и увидела его перед собой как живого — красавчика писаного, собой крепенького и нравом приятного.

Такого жениха нельзя было уступать приблудной кикиморе! Он, бедненький, поди, и не понимает, кто вокруг него петли вьет!..

То, что пришло Малаше на ум, было для домовихи отчаянной смелостью. Она вдруг решила отыскать жениха и открыть ему глаза на разлучницу. И пусть этот Трифон Орентьевич после попробует на ней не жениться!